- Доктор, это лечится?
- Нет, только ампутация
Да, я все еще жив.
Предыстория: до выхода третьего сезона Шерлока, если верить счетчику, 56 дней и 6 часов. Из-за приближения часа Х сестр загорелась бурной деятельностью и последние 2 дня обчитывалась спойлерами до икоты, после чего добросовестно вывалила все это мне на голову, мол, айда болеть вместе. Это, в общем-то, тоже ее инициатива, мол, как это так, остались бибисишники обделенными, даже пыталась подбить на написание какого-нибудь фанфика, но удалось отделаться этим.
Ничего тут такого нет, ложка броманса, и той не больше, чем в каноне (пересмотрели его на днях).
Надеюсь, после этого меня как-нибудь отпустит эта шиза в смысле стихотворных фанфиков, а то уже четвертый раз срываюсь, если считать с Ин Таймом. Даже не знаю, стоит ли это где-то еще публиковать.
Шерлок Холмс
О противоречии полушарий, или очередная вариация на тему диссонанса «разум и чувства в одном организме», где-то пострейхенбах, охота на Морана
Рассудочное
Жить с раздвоением личности – только мучиться, никому без другого не помнится, как дышать. Он помнит навскидку запах ближайшей улицы, я помню, как влезть в пальто и напялить шарф; он требует никотина, считает выживших, в экономном режиме пережидает дни, а завтра мчится вдоль улиц, срезая крышами, оставив все остальное спешить за ним. Он измеряется вольтами, гигабайтами, меняя на пиксели клетки в моем ядре, взрывая мои чертоги до самых атомов, не заботясь о том, что можно перегореть; эмоции, отношения, все – тектоника: жертвы, убийцы, социум, зло с добром... Он нечасто бывает услышанным или понятым, но я ему нужен больше, чем кислород.
Может казаться, что он у меня в заложниках – на самом деле все точно наоборот.
Он когда-нибудь все же вырвется через легкие, когда я не смогу обратно его вдохнуть, чтобы не помнить, какими же одинокими мы были в этом долгом своем плену. Когда не будет повода к отступлению, за кадром грянут скрипка и низкий альт, он вылетит в небо, и я обрету спасение, сброшенной гильзой падая на асфальт, ощущая оставшемся тело свое бумажное – скомканный фантик с вывернутой душой, как течет сквозняк в грудных огнестрельных скважинах, как впервые в жизни мне пусто и хорошо; чувствуя что-то, что не раздробится числами, не рассыплется, не пожухнет при свете ламп, как уходит в землю сырое мое безмыслие с густеющей бурой жижей напополам. Не искать разгадок и истин, прощай, оружие; смотреть, как бездонность неба глядит в меня...
Поняв, наконец, как жизненно ты мне нужен.
...Лишь бы не слишком поздно успеть понять.
Джон Ватсон
Ближний пострейхенбах
Натюрморт
Когда это случилось, его еще как-то хватило на трое суток.
Как же, бывший военный, надо жить и беречь рассудок,
И не замечать, как стало внутри пустынно, темно и сухо,
Так, словно горькая щелочь теперь разносится по сосудам,
Разъедая его от сердца до слезных желез.
Трое суток, и ноги послушно ведут на крышу, к тому же краю,
Отсюда прекрасный вид, можно даже заметить дорогу к раю...
Первая боль стреляет в груди, и сразу за ней – вторая.
Он дома ложится лицом к стене. И тогда его накрывает,
Да так, что все мысли разом куда-то делись.
Потому что всё в доме становится вдруг безвыходно и мертво,
Только безмолвных вещей вокруг безжалостный строгий взвод,
Он воет в подушку, его трясет, он лежит так, наверно, год,
А все эти вещи, так молча, так преданно пялятся на него...
Они все еще ждут, что хозяин придет домой.
Вернется, займет свое кресло, диван, под смычком загудит струна,
Снова наполнится телом халат, загорится в ночи экран,
Проснутся приборы и микроскоп, зашелестит журнал...
Чтобы только скорее закончилась эта жуткая тишина.
Хозяин придет и наполнит весь дом собой.
Он лежит такой же оставленной вещью, боясь открывать глаза,
Как элемент натюрморта, отброшенный в угол пустой рюкзак,
Нутро у которого вырвали, оставив все прочее замерзать.
Захлебываясь слезами, он мысленно просит: «Вернись назад!»
И сжимается весь, как раненый дикий зверь.
Страшно представить, сколько еще случится таких ночей.
Он так и лежит до рассвета, бесхозной вещью в кругу вещей,
Напарник ушел на небо, и он теперь брошенный, он – ничей,
На краю тишины раздается в ушах призрак звона его ключей.
Он все еще ждет, что вот-вот внизу
хлопнет входная дверь...
Как-то так.
- Нет, только ампутация
Да, я все еще жив.
Предыстория: до выхода третьего сезона Шерлока, если верить счетчику, 56 дней и 6 часов. Из-за приближения часа Х сестр загорелась бурной деятельностью и последние 2 дня обчитывалась спойлерами до икоты, после чего добросовестно вывалила все это мне на голову, мол, айда болеть вместе. Это, в общем-то, тоже ее инициатива, мол, как это так, остались бибисишники обделенными, даже пыталась подбить на написание какого-нибудь фанфика, но удалось отделаться этим.
Ничего тут такого нет, ложка броманса, и той не больше, чем в каноне (пересмотрели его на днях).
Надеюсь, после этого меня как-нибудь отпустит эта шиза в смысле стихотворных фанфиков, а то уже четвертый раз срываюсь, если считать с Ин Таймом. Даже не знаю, стоит ли это где-то еще публиковать.
Шерлок Холмс
О противоречии полушарий, или очередная вариация на тему диссонанса «разум и чувства в одном организме», где-то пострейхенбах, охота на Морана
Рассудочное
Жить с раздвоением личности – только мучиться, никому без другого не помнится, как дышать. Он помнит навскидку запах ближайшей улицы, я помню, как влезть в пальто и напялить шарф; он требует никотина, считает выживших, в экономном режиме пережидает дни, а завтра мчится вдоль улиц, срезая крышами, оставив все остальное спешить за ним. Он измеряется вольтами, гигабайтами, меняя на пиксели клетки в моем ядре, взрывая мои чертоги до самых атомов, не заботясь о том, что можно перегореть; эмоции, отношения, все – тектоника: жертвы, убийцы, социум, зло с добром... Он нечасто бывает услышанным или понятым, но я ему нужен больше, чем кислород.
Может казаться, что он у меня в заложниках – на самом деле все точно наоборот.
Он когда-нибудь все же вырвется через легкие, когда я не смогу обратно его вдохнуть, чтобы не помнить, какими же одинокими мы были в этом долгом своем плену. Когда не будет повода к отступлению, за кадром грянут скрипка и низкий альт, он вылетит в небо, и я обрету спасение, сброшенной гильзой падая на асфальт, ощущая оставшемся тело свое бумажное – скомканный фантик с вывернутой душой, как течет сквозняк в грудных огнестрельных скважинах, как впервые в жизни мне пусто и хорошо; чувствуя что-то, что не раздробится числами, не рассыплется, не пожухнет при свете ламп, как уходит в землю сырое мое безмыслие с густеющей бурой жижей напополам. Не искать разгадок и истин, прощай, оружие; смотреть, как бездонность неба глядит в меня...
Поняв, наконец, как жизненно ты мне нужен.
...Лишь бы не слишком поздно успеть понять.
Джон Ватсон
Ближний пострейхенбах
Натюрморт
Когда это случилось, его еще как-то хватило на трое суток.
Как же, бывший военный, надо жить и беречь рассудок,
И не замечать, как стало внутри пустынно, темно и сухо,
Так, словно горькая щелочь теперь разносится по сосудам,
Разъедая его от сердца до слезных желез.
Трое суток, и ноги послушно ведут на крышу, к тому же краю,
Отсюда прекрасный вид, можно даже заметить дорогу к раю...
Первая боль стреляет в груди, и сразу за ней – вторая.
Он дома ложится лицом к стене. И тогда его накрывает,
Да так, что все мысли разом куда-то делись.
Потому что всё в доме становится вдруг безвыходно и мертво,
Только безмолвных вещей вокруг безжалостный строгий взвод,
Он воет в подушку, его трясет, он лежит так, наверно, год,
А все эти вещи, так молча, так преданно пялятся на него...
Они все еще ждут, что хозяин придет домой.
Вернется, займет свое кресло, диван, под смычком загудит струна,
Снова наполнится телом халат, загорится в ночи экран,
Проснутся приборы и микроскоп, зашелестит журнал...
Чтобы только скорее закончилась эта жуткая тишина.
Хозяин придет и наполнит весь дом собой.
Он лежит такой же оставленной вещью, боясь открывать глаза,
Как элемент натюрморта, отброшенный в угол пустой рюкзак,
Нутро у которого вырвали, оставив все прочее замерзать.
Захлебываясь слезами, он мысленно просит: «Вернись назад!»
И сжимается весь, как раненый дикий зверь.
Страшно представить, сколько еще случится таких ночей.
Он так и лежит до рассвета, бесхозной вещью в кругу вещей,
Напарник ушел на небо, и он теперь брошенный, он – ничей,
На краю тишины раздается в ушах призрак звона его ключей.
Он все еще ждет, что вот-вот внизу
хлопнет входная дверь...
Как-то так.