Эти два - вроде как проходные. Одно псевдострашилковое (пора с ними завязывать, самому надоело), второе про сновидения. Может быть, буду править.
Эмили
Примечание: Эм - сестра Кроу, главного героя большинства моих прозаических творчаний
Если кого-то снедает тоска, то Эмили...
Эмили мерзнет, кутает плечи руками белыми.
Эмили тягостно жить, тяжело дышать.
Одиночество давит и травит ее неделями,
Она берет его на лезвие карандаша.
Я издали чувствую голод ее и жар.
Эмили очень серьезна в свои четырнадцать,
Умеет готовить котлеты, оладьи, сырники,
Пишет стихи и диктует мне их построчно.
Хотя и боится, что кто-то из ванной вынырнет,
Что тьма под кроватью живая и пахнет ночью.
Что сердце ее не стучит и не кровоточит.
Она никуда не может выйти при свете дня.
И ни один чертог не может ее принять,
Как же я, говорит, напудрю себе лицо,
Если зеркало утверждает, что нет меня?
У нее в ушах звон рождественских бубенцов,
И сонмы неприветливых голосов.
Она говорит, что будет со мной навеки,
И подставляет мне губы, ресницы, веки,
Чтобы ярко раскрасил помадой ее и тушью –
Чтобы вновь ненадолго прикинуться человеком.
Несмотря на то, что давно потеряла душу,
Эмили вменяема и послушна.
Я давно научился ровно плести косички,
Выращивать новые навыки и привычки,
Не поддаваться на просьбы ее и жалобы.
Под кроватью прятать соль, керосин и спички.
Под подушкой тихо дремлет стальное жало
И старая книга, которая удержала
Сестрицу, ночью вышедшую из больницы
С номерком на ноге и шрамами до ключиц.
О сновидениях
В этом сне я ловил под лавочками пингвинов.
С длинными клювами, пушистых и серо-черных.
Хозяйка пингвинов (на чистейшем английском)
Говорила, что муж на ее диване пускает корни
Вдоль бетонных стен их сталинской многоэтажки,
И она боится за целостность водопровода,
И еще о том, что фонарь (за сегодня дважды)
Ей похабно подмигивал. Отчего барахлит погода.
В этом сне я спасал пятнистых щенят гиены,
Они громко тявкали и все время кусали руки.
Там была пирамида с трещинами по стенам,
Мы ходили в ее лабиринтах, на пятом круге
Я оставил щенят у двери, этаже на третьем,
А потом преспокойно выбрался через крышу
В небоскреб по соседству. Там оказались дети,
Какая-то школа, где почему-то никто не дышит.
В этом сне в темноте я направлялся к лесу
Нес большую улитку, прятал ее под курткой.
Там под мостом стоял знакомый профессор,
Только моложе. Безуспешно ловил маршрутку.
Улитка была многоцветной, почти ручная,
Урчала как кошка, пиявкой ко мне прилипнув,
Я шел через чащу, куда и зачем – не знаю.
И лес был странный: сплошные ивы и липы.
Странностей много: вот ферма ежей у доков,
Вот древние книги, которые пахнут рыбой.
Сестрица жует мармеладовых диплодоков...
Я умею летать, но лучше выходит прыгать,
А вот бегать не получается – как в толще тины,
Хотя бегать там надо часто, причин хватает:
От реформаторов и маньяков до карантина
По случаю гриппа в лохмато-пернатых стаях...
Но почему-то все чаще и чаще приходят звери,
Начинают призывно курлыкать, скулить, мяукать...
И их так тянет ко мне, я в этом почти уверен,
Потому что скотина-кот не дается в руки.)
Эмили
Примечание: Эм - сестра Кроу, главного героя большинства моих прозаических творчаний
Если кого-то снедает тоска, то Эмили...
Эмили мерзнет, кутает плечи руками белыми.
Эмили тягостно жить, тяжело дышать.
Одиночество давит и травит ее неделями,
Она берет его на лезвие карандаша.
Я издали чувствую голод ее и жар.
Эмили очень серьезна в свои четырнадцать,
Умеет готовить котлеты, оладьи, сырники,
Пишет стихи и диктует мне их построчно.
Хотя и боится, что кто-то из ванной вынырнет,
Что тьма под кроватью живая и пахнет ночью.
Что сердце ее не стучит и не кровоточит.
Она никуда не может выйти при свете дня.
И ни один чертог не может ее принять,
Как же я, говорит, напудрю себе лицо,
Если зеркало утверждает, что нет меня?
У нее в ушах звон рождественских бубенцов,
И сонмы неприветливых голосов.
Она говорит, что будет со мной навеки,
И подставляет мне губы, ресницы, веки,
Чтобы ярко раскрасил помадой ее и тушью –
Чтобы вновь ненадолго прикинуться человеком.
Несмотря на то, что давно потеряла душу,
Эмили вменяема и послушна.
Я давно научился ровно плести косички,
Выращивать новые навыки и привычки,
Не поддаваться на просьбы ее и жалобы.
Под кроватью прятать соль, керосин и спички.
Под подушкой тихо дремлет стальное жало
И старая книга, которая удержала
Сестрицу, ночью вышедшую из больницы
С номерком на ноге и шрамами до ключиц.
О сновидениях
В этом сне я ловил под лавочками пингвинов.
С длинными клювами, пушистых и серо-черных.
Хозяйка пингвинов (на чистейшем английском)
Говорила, что муж на ее диване пускает корни
Вдоль бетонных стен их сталинской многоэтажки,
И она боится за целостность водопровода,
И еще о том, что фонарь (за сегодня дважды)
Ей похабно подмигивал. Отчего барахлит погода.
В этом сне я спасал пятнистых щенят гиены,
Они громко тявкали и все время кусали руки.
Там была пирамида с трещинами по стенам,
Мы ходили в ее лабиринтах, на пятом круге
Я оставил щенят у двери, этаже на третьем,
А потом преспокойно выбрался через крышу
В небоскреб по соседству. Там оказались дети,
Какая-то школа, где почему-то никто не дышит.
В этом сне в темноте я направлялся к лесу
Нес большую улитку, прятал ее под курткой.
Там под мостом стоял знакомый профессор,
Только моложе. Безуспешно ловил маршрутку.
Улитка была многоцветной, почти ручная,
Урчала как кошка, пиявкой ко мне прилипнув,
Я шел через чащу, куда и зачем – не знаю.
И лес был странный: сплошные ивы и липы.
Странностей много: вот ферма ежей у доков,
Вот древние книги, которые пахнут рыбой.
Сестрица жует мармеладовых диплодоков...
Я умею летать, но лучше выходит прыгать,
А вот бегать не получается – как в толще тины,
Хотя бегать там надо часто, причин хватает:
От реформаторов и маньяков до карантина
По случаю гриппа в лохмато-пернатых стаях...
Но почему-то все чаще и чаще приходят звери,
Начинают призывно курлыкать, скулить, мяукать...
И их так тянет ко мне, я в этом почти уверен,
Потому что скотина-кот не дается в руки.)