Тот самый рассказик, не посланный (к его счастью) на имхонетовский конкурс. Что-то вроде фентези.
Отдельное громадное спасибо Брухо за редакцию!
Сигильские Жертвы...Оган пришел в себя от холода и не сразу поверил в то, что жив. Он лежал на мокром песке, в щеку впивался какой-то острый камень или осколок раковины. Море игривым щенком вылизывало ему ноги. Ветер, пахнущий морской солью и водорослями, толкал в бок, словно стараясь поднять его или хотя бы сдвинуть с места, и хлесткие его прикосновения к мокрой насквозь одежде пробирали Огана до костей.
Он был жив. Оган приподнялся на дрожащих руках, закашлялся, выплевывая морскую воду, и медленно пополз прочь от моря – начинался прилив. Руки слушались плохо, колени не гнулись, но ему хватило сил доползти до скалистого уступа, вырастающего из песка, и, прислонившись к нему спиной, оценить свое положение. Впереди за скалы тянулась длинная изогнутая полоска песчаного берега, усыпанного тюками, ящиками, кусками парусины и обломками досок. А в нескольких метрах от прибрежных скал сплошной призрачной стеной стоял туман. Тот самый туман, в котором налетел на риф сорокапятивесельный «Скиталец». Корабль, за который он был в ответе.
Он выжил. Оган впервые полностью осознал произошедшее. Страх пополз вверх по позвоночнику и сжал горло ледяными лапами. Оган обхватил голову руками и завыл, хрипло, страшно, и испуганный ветер ринулся прочь, подхватив этот хриплый вой, понес его вдоль берега, разбивая о скалы рваное эхо. Огану не было дела до ветра. Он задыхался от ощущения, что устоявшийся миропорядок с треском ломается под ним, кроша опорные шесты мироздания. Просоленные одежды бились на ветру мокрым парусом и хлестали Огана по ногам.
Белые одежды Жертвы.
***
Остров Сигиль считается одним из самых известных островов в восточном архипелаге близ Пангеи, Большой Суши. Остров совсем небольшой, торговать ему практически нечем – древесины на острове мало, руды нет вовсе, а жемчуг в прибрежных водах попадается до того редко, что заниматься его добычей всерьез не взялся бы даже самый отчаянный энтузиаст. Однако главный порт острова всегда кишит торговыми судами, плывущими из самых дальних уголков архипелага, невзирая на шальные морские течения и непредсказуемость погоды. Сигиль не бедствует, хотя его жители отнюдь не богаты.
Потому что славится Сигиль не торговлей и не теплым климатом.
Сигиль славится Жертвами.
Именно здесь, на небольшом скалистом участке суши, рождаются златоглазые дети – Жертвы. Избранные богами, они приходят в этот мир, чтобы выполнить свое единственное предназначение – спасать корабли ценой собственной жизни. Они – хранители морских путешествий, высшие существа, любимцы богов. Только их добровольная гибель позволяет откупиться от сурового моря, когда в нем разворачивается шторм, а шторма между островами Архипелага бушуют лютые, способные за час превратить в кучу щепок самое крепкое судно. Поэтому Жертва оберегает корабль, и в роковой час бросается в море, своей смертью выкупая жизни людей у своенравных богов. И шторм отступает.
Поэтому каждое судно, способное содержать Жертву по всем священным правилам и принести щедрые подношения Храму, приплывает сюда за ней. Жертвы чисты, неприкосновенны и подобны статуям в белоснежных одеждах с капюшоном, закрывающим верхнюю часть лица. У Жертв нет имени, нет возраста и пола. Они населяют Белый Храм острова Сигиль, и нет иных существ из плоти и крови, которым поклонялись бы больше, чем им.
Когда Оган всходил на борт «Скитальца», ему едва исполнилось двадцать. Своего у него было только имя, и то непроизносимое вслух. Только Жертвы в Белом Храме имели право звать друг друга по именам. Для всех прочих людей они оставались безымянными.
Уже третий раз Оган шел дорогой смерти, не поднимая золотых глаз. Вокруг двигались люди, курились благовония. Их тяжелый густой аромат туманил голову и путал мысли. Но это было привычно для Огана: Белый Храм был насквозь пропитан этим запахом. Он тихо шептал ритуальные слова, которые знал с самого детства. Оган не волновался за свою жизнь. Волнение относительно будущей участи недостойно Жертвы. У него была более важная цель – он был в ответе за каждое живое существо на судне, которое брал под защиту. На правой его руке сидел белый голубь, левой он вел за собой белую козу.
Малые ступени жертвоприношения.
Далеко не всегда морское путешествие требует гибели Жертвы. Иногда достаточно откупиться от моря жизнью птицы или козы. В двух прошлых путешествиях Огану везло. По пути к острову Руф штормов не было, но на обратном пути поднялся сильный ветер, и пришлось обезглавить птицу. Удачный расклад для Жертвы его возраста, если учесть, что носящие белые одежды редко живут дольше двадцати пяти. Любое путешествие могло стать тем самым, решающим, поэтому Оган был готов умереть всегда. В любой момент.
Но к чему он никак не был готов, так это к нарушению привычного порядка.
Море было спокойно. С учетом бурных течений, мечущихся морскими змеями от острова к острову, это было невероятным везением, особенно в это время года. Команда была веселой, матросы говорили на разных наречиях со всевозможными акцентами, пили, смеялись, налегали на весла – на борту царила обычная корабельная суета. Жажда сбыть товар побыстрее гнала судно к большому богатому острову Согх. И всего в нескольких милях от суши корабль вошел в туман. Почему-то никто не беспокоился, видимо, близость земли притупила осторожность моряков. Никто даже не подумал о Жертве - явной опасности не было. Не обезглавили птицу, не напоили козьей кровью морские волны. А потом из тумана прямо перед судном вырос острый скалистый клык...
Команда, скорее всего, погибла. На берег постепенно выбрасывало тела.
А он, Оган, Жертва, остался жив. Жив...
***
Через час ему удалось отыскать на берегу грубый тяжелый плащ с капюшоном, который, видимо, совсем недавно укрывал кого-то из команды от холодного морского ветра. Оган накинул его на плечи, стараясь согреться, и в кармане нащупал небольшой кисет. В нем оказались кремень, кресало, кусок размокшего трута и остатки табака. Бывший хозяин плаща был курильщиком. В положении Огана это было просто неслыханной удачей.
Хотя... какая удача может улыбаться тому, кто видит предназначение в смерти? Почему удача не улыбнулась этому несчастному моряку, который наверняка любил жизнь и не хотел умирать? Оган не знал ответа.
Разжечь костер оказалось делом не из легких, руки слушались плохо, однако когда пламя жадно набросилось на собранный хворост, Огану удалось согреться и высушить просоленную одежду. К этому времени уже сгущались синие сумерки, в лесу за скалой надрывно кричала ночная птица, и крик этот был похож на далекий женский плач. Оган абсолютно не знал, что делать дальше. Явиться во Временный Храм Согха он не мог – Жертву надлежало провожать в Храм капитану судна, со всеми необходимыми ритуалами. Не случалось еще такого, чтобы Жертва пришла сама. Тем более Жертва, не сумевшая спасти корабль. Его, посмевшего выжить, скорее всего, прирежут во Временном Храме как нечистого, отвергнутого богами.
Позор не исполнившего Предназначения. Страшнее участи для Жертвы не существует.
Он щедро выпачкал копотью и золой от костра свое белое одеяние, хрустящее от соли. Он не знал, зачем это делает. Наверное затем, чтобы его не узнали, хотя... корни этого порыва уходили куда-то туда, к берегу, где лежали тела моряков. Оган завернулся в плащ, низко надвинув капюшон на глаза, и пошел прочь от берега. И каждый обломок, каждое тело на берегу – все кричало ему, перекрывая все звуки окрест чудовищным грохотом в ушах: «Это твоя вина!». Он не спорил. Ему нечего было возразить этим мертвым голосам.
У него не было ничего. Имя, плащ мертвеца, оскверненные белые одежды. И жизнь, в которой не было никакого смысла. Потому что Жертвы не умеют жить. Жертвы должны умирать.
Только к рассвету он вышел на широкую дорогу к главному порту Согха, и на усталых ногах направился вглубь острова. Вопросы не давали покоя, он вяз в их потоке, но смутный внутренний голос заставлял двигаться вперед. Когда солнце жарким расплавленным золотом брызнуло на придорожные камни, вдали замаячили силуэты первых построек. Страх снова сдавил грудь, мешая дышать. Здесь начинался город. Он добрался.
Согхийцы говорили с резким каркающим акцентом, и нравом отличались боевым, вспыльчивым, но отходчивым. Оган прибился к толпе у какой-то харчевни. Праздновали встречу торгового корабля из Угунфа, видимо, еще со вчерашнего вечера. В харчевне было тепло. Он уселся у стены, давая отдых уставшим ногам. Его никто не гнал, да и шумные подвыпившие согхийцы поначалу вообще не заметили Огана. Зато вскоре к нему подошел вразвалочку высокий бородач, бывший уже немного навеселе.
- Эй, моряк, - со смехом пробасил он, - ты чего у стены сидишь? Совсем худо, что ли?
Оган что-то невнятно пробормотал в ответ. Он был голоден и очень устал, запах жареного мяса и вина кружил голову и вызывал болезненные спазмы в животе. Ему не было дела до разговорчивого бородача. Ему никогда не было дела до людей, и здесь он тоже чувствовал себя абсолютно чужим, словно его окружал невидимый кокон. Однако бородач больше не смеялся. Стоял, хмуря густые брови, и пристально рассматривал Огана.
- И говор у тебя не наш, - задумчиво сказал он, негромко, однако его бас отчетливо перекрывал общий гомон. – Говорят, к северу отсюда разбился «Скиталец». Ты, часом, не оттуда?
Оган молча кивнул.
- Пойдем-ка, - бородач указал в сторону столика, за которым шумно пировала пестрая компания. Когда Оган подошел, бородач рявкнул своим: - Дайте место! Ставьте кружку крепленого! У нас тут выживший со «Скитальца»!
Это мгновенно заинтересовало всех. Народ подвинулся, перед Оганом поставили вино и жирную баранью ногу, но с расспросами пока не лезли. Только когда он насытился, кто-то спросил:
- Чего разбились-то?
- Туман, - коротко отозвался Оган. – Налетели на скалы.
- Туман? – удивился бородач и все переглянулись. – Эка напасть... Вокруг Согха туманов лет пятьдесят не было!
- Так чего ж вы Жертву-то не принесли?
Оган дернулся, но отвечать ему не пришлось.
- Дурак ты, - откликнулся сухонький старичок, голос которого то и дело срывался на петушиный фальцет. – Сказано ж было – туман! А кто Жертву в туман-то приносит? Туман – он не море, не успокоится и не схлынет.
Ответом ему был дружный гогот.
- Совсем ты, дед, в своем море потерялся! Жертва она на то и Жертва – для любого спасения годится! Хоть от тумана, хоть от пожара, а то и вовсе – от цинги морской!
- Во-во! Да ежели б мы Жертвами только море успокаивали, то с голоду давно бы померли!
- Зря вы так, темнота сухопутная, - отозвался дедок укоризненно. – Жертвы – они ж священны, угодны богам! Так на кой хнар их губить не по назначению? Только богов гневить!
И опять дружный гогот.
- Боги-то наоборот рады. И польза какая-никакая! Вон этих Жертв сколько, во Временных Храмах, а все без дела. Вот, буквально дней пять назад, знахарка Элфинья дочкам купчихиным язвы жертвенной кровью лечила, а то совсем захворали. Чистая она, говорит, кровь-то. Любую напасть и любую хворь враз вылечить может, лишь бы свежей была, только из-под ножа. Так в тот же вечер на поправку пошли, дочки-то.
- Да что язвы? Вон, чтоб урожай был добрый, Жертву каждый год приносить приходится, а то и две, по весне и по осени. А куда без Жертвы-то? На наших землях только и растет, что сорняк, да и тот чахлый. А на зерно с Пангеи не напасешься, они ж цены заламывают втридорога!
Оган сидел молча, с сильно бьющимся сердцем, слушая, как эти веселые выпивохи наперебой перечисляют полезное применение Жертв... Здесь все было иначе, словно эти люди жили по каким-то совершенно другим законам. Он слышал о том, что Жертвы пропадают из Временных Храмов, но что тут может быть непонятного? Позорное проявление человеческой слабости. Вдохнули воли, почуяли крепкую сушу и сбежали. Жить. Не выдержали груза ответственности. Такие признавались предателями Предназначения и проклинались, им были обещаны самые страшные муки в загробном мире, но никто – никто – даже помыслить не мог о том, что Жертв приносят... иначе. Что ими не только успокаивают непогоду, но и кормят поля, лечат болезни и прекращают падеж скота. А еще... Оган задохнулся...
- Говорят, правитель наш, Гафир, с Жертвой одной ритуал провел. Грязный такой ритуал... Невинности ее лишил, а затем ритуальным ножом вспорол. Прямо там, на ложе. И кровью жертвенной с головы до ног вымазался, а смывал ее потом молоком топленым! Говорил, это-де благословение богов всему его роду обеспечит!
- Жертва хоть девкой оказалась? – весело спросил чей-то сиплый голос. – А то ж там под белым-то балахоном всякое перепутать можно!
Раздался дружный каркающий смех.
Оган еле заметно дрожал, в глазах темнело, к горлу подступала тошнота. Жертв приносят люди. Без церемоний, без почестей. Как скотину. У Жертв нет имен, нет возраста, нет пола. У них даже жизни нет – есть только Предназначение, будь оно проклято.
Он слушал – и мир стремительно рассыпался у него под ногами, как твердь из ракушек цессэ – таких хрупких вне воды, что одного прикосновения хватает, чтобы превратить сухую скорлупку в белую пыль. Много таких ракушек выбрасывало на побережье Сигиля – острова, где рождаются Жертвы. Живой товар. Священное мясо, которое кормит море и сушу, богов, жрецов и людей... Он все слушал, и слушал, и слушал... И белые одежды, выпачканные в золе, жгли ему тело, словно были пропитаны ядом.
- А было ли так... – спросил он, и голос вышел незнакомым и хриплым, - было ли так, чтобы Жертва выживала?
Согхийцы переглянулись.
- Чтобы в жертвоприношениях на суше – никогда, - отозвался после паузы все тот же сиплый голос. – Да и на море чтобы кто-то спасался, не припомню. Хотя есть тут один, Неправильная Жертва, что живет на безымянном островке к югу.
- А, ты про этого отшельника? – поддержал кто-то. – Да, есть такой! Он же и правда раньше Жертвой был, пока его нечистым не признали!
- А почему нечистым? – Оган очень старался, чтобы голос его звучал как можно спокойней.
- Так ведь этот отшельник, не к ночи будь помянут, плавал Жертвой тридцать лет! – фальцетом отозвался дедок. – Тридцать! И ни разу в шторм не попал! Метался по всему архипелагу, даже, говорят, на Великой Суше побывал! Жертва! На то он и неправильный, что боги его есть отказывались! А потом сослали его одного на остров прямо из Белого Храма, чтобы своим проклятием богов более не гневил!
- Это далеко? – поинтересовался Оган.
- Остров-то? Полдня будет, если ветер попутный. А тебе зачем?
- Надо, - отозвался Оган и добавил. – Хочу этому Неправильному в глаза посмотреть.
И замолчал. Это было правдой, и его больше не касались разговоры согхийцев, явно понявших его намерение по-своему. Теперь оставалось только добраться туда. Добраться – и спросить. Вопросов было много, они давили изнутри, готовые вот-вот разорвать его, как бабочка, рождаясь, разрывает тонкую оболочку куколки. Если только этот отшельник знает ответы...
- Я завтра ухожу рыбачить к Бифу, - сказал вдруг бородач. – Это по пути. Могу тебя подбросить, если надо.
Оган кивнул, и кроме этой фразы уже не слышал более ничего: ни шумных голосов, ни звона посуды, ни бряцанья вилок и ложек, ни ударов пьяной драки снаружи под одобрительные крики... Оставалось только ждать.
А Жертвы отлично умеют ждать.
***
Оган уверенно поднимался по склону холма безымянного острова. Под ногами похрустывали камешки и стебли сухой травы. Время близилось к полудню, хотя солнце так и не показалось из-за низко нависших туч. Стояла осень.
Из порта Согха они вышли за час до рассвета на крепкой рыбацкой лодке под парусом, которой правил бородач, назвавшийся Урфом. Оган помогал ему, чем мог, но в основном – сидел тихо и не мешал. Из-за плохой погоды плыть пришлось целые сутки. За время пути они перекинулись только десятком коротких фраз. Урф не казался молчаливым, но то ли понимал состояние Огана, то ли просто решил, что у того шок после крушения. Во всяком случае, он не задавал лишних вопросов.
Когда Оган высадился на берег и поблагодарил бородача, тот, усмехнувшись в усы, сказал только:
- Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, сигилец. Понял я, что не зря ты вчера про выживших спрашивал. Понял еще до того, как глаза твои заметил. Признаться, не ожидал. И разговоры вчера были... не для твоих ушей. В общем, береги себя, любимец богов. А судя по тому, что ты выжил, боги тебя действительно любят. Ветра!
Оган еще долго стоял и смотрел вслед маленькой рыбацкой лодке. Его переполняли странные чувства. С одной стороны, ему сейчас была настолько противна его Жертвенная сущность, что он готов был срывать с себя белые одежды и выцарапывать золотые глаза. Было до изжоги мерзко ощущать себя не Жертвой, но обычным жертвенным мясом, белым голубем или белой козой. В душе поднималась какая-то незнакомая ярость, и он знал, что эта ярость никогда уже не позволит ему шагнуть на смерть в разгневанное море, следуя Предназначению.
Но с другой стороны... Он был странно уверен в том, что пошел бы на смерть не задумываясь, чтобы спасти эту лодочку и плывущего в ней согхийца по имени Урф. Первого человека, заговорившего с Жертвой на равных. Он был готов умереть за этого человека. Наверное, это означало что-то важное...
А потом он развернулся и направился вглубь острова на поиски Неправильной Жертвы. Уже больше часа он шел по склону, оглядываясь по сторонам. Остров был небольшим, по сравнению с тем же Сигилем, но для одного человека он был огромен. Одну его часть занимал почти голый каменистый пустырь, где рос только невысокий кустарник и вереск, зато вторая часть была покрыта щеткой густого леса, куда и решил направиться Оган. Если здесь живет отшельник, то он, скорее всего, будет держаться ближе к деревьям, дающим топливо для костра, пищу и защиту от суровых морских ветров.
Однако домик он нашел только через несколько часов. Это была неприметная лачуга, стоящая у самой кромки леса, и перед ней медленно догорал костер. Отшельника он тоже увидел не сразу: тот возился за лачугой, вывешивая белье для просушки. Отшельник был стар, но совсем не так, как дедок-согхиец из шумной харчевни. Кожу его иссушило время и морские ветра, однако руки двигались уверенно, и в сухом поджаром теле крылась скрученная пружиной сила. Белые волосы были собраны в спутанный хвост у основания шеи. Одежда из шкур каких-то незнакомых Огану зверей, птичьих перьев и обрывков ткани внушала иррациональный страх. Если отшельник и заметил Огана, то не подал вида. Даже когда Оган приблизился и поклонился ему.
- Отшельник, - заговорил Оган, с трудом подбирая слова и не поднимая глаз. – Я прибыл сюда с Сигиля, из Белого Храма, и хотел бы получить у тебя ответы на свои вопросы.
Тот не обратил на Огана никакого внимания, продолжая заниматься своим делом. Сначала удивленный Оган подумал, что отшельник, должно быть, глух, да еще и слеп, однако в движениях его было что-то странное. Казалось, что этот человек очень внимательно следит за Оганом и отлично слышал то, что он сказал.
- Прошу тебя, - предпринял еще одну попытку Оган. – Я слышал, ты когда-то был Жертвой, и подумал, что ты можешь знать...
Отшельник невозмутимо прошел мимо него, собираясь войти в лачугу. Оган сам не понял, что на него нашло. Внутри поднялась волна, горячая обида брызнула в кровоток, ударила в голову, он резко сорвал с себя капюшон, рванулся вперед и упал на колени, схватив отшельника за край одежды.
- Брат! – крикнул он. Отшельник остановился. – Взгляни на меня! Я Оган, Сигильская Жертва Белого Храма! Я выжил при крушении корабля у берегов Согха, и я не знаю, почему остался в живых! Не знаю, почему боги сохранили мне жизнь, не знаю, считать это даром или проклятьем! Как не знаю и того, почему люди приносят Жертвы во имя собственных целей! И если это знаешь ты, выживший, то помоги мне понять!
Голос его сорвался, и Оган готов был выть от отчаянья. Ярость бушевала в нем морским ураганом, настолько лютым, что его не смогла бы успокоить ни одна Жертва. Но отшельник обернулся к нему, и Оган с вызовом глянул ему в лицо, в темные провалы глазниц, где плескалось желтое золото. Эти глаза улыбались, и в них было что-то очень похожее на торжество. Узкие губы дрогнули странной улыбкой.
- Вот теперь, мальчик, я готов тебя выслушать, - сказал отшельник низким чистым голосом, и Оган понял, поднимаясь с колен, что прошел какое-то испытание, однако так и не смог понять, какое.
***
Для начала снова пришлось развести костер. Отшельник, кутаясь в свое странное одеяние, в свете костра был похож на нахохлившегося птенца горной птицы Яри. Оган подбрасывал в огонь сухие ветки и говорил, говорил, смешивая вопросы и собственные догадки... Рассказывал про жизнь в Белом Храме, про плавание, где пришлось обезглавить птицу, про свое пробуждение на берегу среди обломков, про ужин в харчевне, про разговоры согхийцев, про путь сюда в лодке Урфа... Огану показалось, что внутри прорвало плотину, кто-то снял с него печать немоты, и теперь он выговаривался, захлебываясь забытым вкусом слов, их звучанием и смыслом. Отшельник слушал его молча, лишь иногда кривил узкие губы в улыбке.
- Я не могу понять, - сокрушался Оган, уставший и охрипший от исповеди, - почему с Жертвами происходит такое? Ведь если Жертвы – любимцы богов, то боги должны следить, чтобы Жертвы исполняли Предназначение, усмиряя морскую стихию, а не питали собой бесплодные земли и людские недуги! Так почему боги молчат?
- Боги, - эхом откликнулся отшельник, катая слово на языке. Оно было пресным, безвкусным и затертым, как галька. – Нет больше богов над миром. Давно уже нет.
- Как это? – удивился Оган. Такая мысль даже в самых смелых рассуждениях никогда не приходила ему в голову.
- Так. Давно их нет. Кто знает, куда они делись... Может, ушли или уснули. А может, и умерли. Все одно – боги уже не хранят наш мир.
- Но ведь это невозможно, - сипло выдохнул Оган. – Ведь когда Жертва бросается в море, оно успокаивается. Разве это не воля богов?
- Нет богов в мире, - повторил отшельник. – Нет богов и над миром. Зато их дети... остались.
Он выразительно глянул на Огана, и тот понял. Понял еще до того, как отшельник озвучил его догадку.
- Златоглазые потомки богов теперь хранят мир, - голос его был спокоен и тверд. – Но хранят его весьма странным образом. В сущности, что такое Жертва? Это полубог с горящей внутри частицей первозданного огня созидания. Когда Жертва бросается в волны, эту искру божественной силы она вкладывает в свое самое сильное, самое истовое предсмертное желание – успокоить бурю и спасти жизни людей. И море, покорное этой воле, отступает. Жертвы творят чудеса, а не боги. Поэтому Жертвы никогда не должны знать, какую силу могут нести в себе их намеренья. Жертва воспитывается покорной, чтобы не развивалась в ней воля и сила духа. Жертва не должна знать о том, что так же, как и успокаивать ураган, она может его вызывать. По собственной воле насылать и прекращать болезни, дожди и засуху. Не умирая. Жертва может практически все. Потому Жертвы так удобны тем, кто имеет власть над ними, хотя наши жрецы тоже слепы. Людям кажется, что они приносят людей в жертву богам. А на самом деле они приносят богов в жертву самим себе.
Слова падали в душу Огана гулко и тяжело, как камни в глубокий колодец, отзываясь тридцатикратным эхом. Он слушал внимательно, слушал и не хотел верить, хотя уже знал – это правда. Бабочка разрывала куколку, и все внутри него кровоточило в муках этого нового рождения, но он понимал: нельзя иначе.
- Возвращаясь к твоему первому вопросу... - голос отшельника проник извне в круговорот мыслей Огана, и тот вскинул голову. – Ты выжил, потому что хотел жить. И хотел этого сильнее, чем выполнить Предназначение. Я метался по всему архипелагу по той же причине. Я грезил запретным для Жертвы желанием – желанием жить, и при этом не погубить оберегаемый мной корабль. Наверное, я был сильным, поэтому бури обходили меня стороной. И я получил то, что хотел. Я живу. Хотя здесь моя сила почти неотличима от бессилия, потому что она не может спасти от одиночества, - он снова глянул на Огана, прямо ему в глаза, в зрачки, и улыбнулся. – Я сразу тебя узнал. Нет, не по одежде и не по глазам. Жертву видно сразу. Паскудная это манера, скажу тебе. Безвольная. Продолжал бы глаза прятать да просьбы мямлить, я б тебя слушать не стал. Как бы не тосковал по обществу. Но ты справился, молодец. Нас с пеленок учили покорности и смирению, готовили и выращивали, как стадо овец. Стадо добровольных самоубийц. А ты захотел выжить. Она в тебе уже зреет, пускает корни и дает плоды. Непокорность. Воля к жизни. И я рад, что ты пришел. Таким. Кажется, я давно тебя ждал, с тех пор, как оказался здесь. И мне остается только молить богов, которых давно уже нет над этим миром, что это не мое отчаянное желание встретить тебя разбило о риф твой «Скиталец».
Оган молчал. Ему нужно было время все обдумать. Отшельник его не торопил, и новорожденная бабочка медленно расправляла крылья, готовясь к полету.
- Пожалуйста, научи меня... – произнес он и глянул на отшельника с такой решимостью, что она выразила его мысли лучше, чем прозвучавшие за этим слова. – Научи меня быть непокорным.
Отшельник выдержал паузу.
- Зови меня Асар, - отозвался он наконец, и значили эти слова куда больше, чем простое согласие.
Оган улыбнулся, кивнул и подбросил хвороста в гаснущий костер.
***
...Сати шла по главной улице Сигиля от Белого Храма к порту, где ждала у причала шестнадцативесельная галера «Пангелия». Сати недавно исполнилось четырнадцать лет, она шла дорогой смерти, опустив голову и глядя в пыль под ногами. Своего у нее было только имя, и с каждым днем число знающих его Жертв неумолимо сокращалось.
Сати было очень страшно, несмотря на то, что она готовилась к этому дню с самого детства. Процессия двигалась медленно, воздух, пропитанный ароматом благовоний, казался вязким. Но люди были напуганы, они то и дело путали ритуальные слова и запинались. Их руки, держащие курильницы, заметно дрожали. Сати казалось, что ее готовы швырнуть за борт, как только она ступит на палубу.
Сати шла одна. При ней не было традиционного белого голубя и белой козы – в последние два года море сошло с ума, штормы и ураганные ветра рвали на части небо и волны, и кровь птицы, как и кровь козы, уже не могла утолить его. Ни одно плавание не обходилось теперь без Жертвоприношения, и случалось так, что одной Жертвы было недостаточно, чтобы проделать путь даже в один конец.
И ежедневно текла жертвенная река по дороге из Белого Храма в открытое гневное море. Текла уверенно, становясь все более полноводной, пока исток не начал пересыхать. Пустели Временные Храмы. Златоглазые любимцы богов не успевали рождаться. Раньше Жертву моложе семнадцати не пускали на борт – считалось, что дух ее недостаточно закален, чтобы брать на себя опеку над людьми. Теперь по дороге смерти шли все. Раньше у Жертв не было возраста. Не было его и теперь, только иногда в тавернах моряки вдруг заливались слезами и в пьяном бреду называли себя детоубийцами...
А еще Сати очень хотелось жить. Сейчас, когда расстояние до судна сокращалось с каждым шагом, голову ее заполняли греховные, непозволительные для Жертвы мысли. Например, избранность и священность не казались теперь привилегией, наоборот – давили чувством ужасной несправедливости. Боги, чьей любимицей она была, сейчас были палачами, посылающими ее на смерть. Наверное, она была действительно еще слишком юна, чтобы осознать свое Предназначение. Сати с детства таила робкую надежду – что ураган не поднимется сразу, в первом же путешествии, и она успеет увидеть другие земли. Теперь надежд не осталось. Она знала, что обречена, и душила в себе горькую густую обиду, подступившую к самому горлу.
Сати покорно поднялась на палубу «Пангелии», хотя ноги почти отказывались ее нести. Ей хотелось остановиться, повернуться – и бежать, бежать, бежать прочь от смерти...
Галера медленно выходила в открытое суровое море.
...Шторм разразился к вечеру. Сати прочла необходимые слова, хотя голос ее был тих и дрожал, и одним глотком выпила ритуальное молоко. Когда она подошла к борту, вокруг суетились люди. Волны поднимались на несколько метров ввысь, отчего галеру сначала поднимало носом вверх, а затем швыряло со страшной скоростью вниз, и вода заливала палубу. Казалось, море со всех сторон хлещет мокрыми пощечинами хрупкое судно, и оно стонет от боли, дергаясь от ударов. Обезумевшие матросы хрипло выкрикивали ритуальные слова. Сати казалось, что они сейчас вышвырнут ее в это ужасное море, не дожидаясь, пока она прыгнет сама. Нет, она не чувствовала опеки над этими людьми, не понимала смысла Предназначения. Она просто очень, очень хотела жить.
Когда закончился ритуал, она сказала положенную фразу, закрыла глаза и шагнула за борт.
...Вода оказалась теплой. Море стремительно подхватило ее, закружило как щепку, и понесло куда-то, прочь от галеры. Сати еще успела удивиться, что море не успокоилось. Наверное, потому, что она еще жива – подумалось с горечью, и грудь немилосердно сдавило. Она не должна была плыть, но не могла не делать этого. Из легких вырывались рыдания. Когда у нее устали руки, она просто сдалась на милость течения, и море все несло и несло ее вперед, не давая уйти на дно, не давая захлебнуться. Ей все казалось, что шторм уходит куда-то вместе с ней, а вода на поверхности теплая, как молоко, которое она пила перед прыжком... Сати не успела подумать, что это значит, прежде чем потеряла сознание...
***
Она пришла в себя на берегу. Над головой было небо, под головой – камни, вылизанные морем. Галька. Она моргнула раз, другой, и не сразу поверила, что видит небо. Что лежит на берегу, а волны касаются ее ног нежно, виновато, словно прося прощения за тот страшный шторм. Шторм...
Сати медленно перевернулась на живот и раскашлялась. Белые одежды облепили тело, капюшон съехал на спину, волосы падали на лицо. От холода стучали зубы, тело онемело до костей. Но сквозь свист ветра она вдруг услышала тихий хруст камешков под ногами. Шаги! Она собрала все силы, чтобы приподняться на локте и посмотреть на того, кто приближался к ней. И обомлела.
По склону пологого каменистого холма шел молодой мужчина в белых одеждах с непокрытой головой. Русые волосы трепал ветер, золотые глаза смотрели тепло и приветливо. Походка его была легкой и уверенной. Походка, какой никогда не ходят Жертвы. И, тем не менее, она узнала его, потому что два с лишним года назад звала его Оганом. Он уплыл на борту «Скитальца», чтобы не вернуться.
Теперь Оган выглядел совсем иначе, каждым жестом источая решимость и волю, отчего язык не поворачивался назвать его Жертвой. И еще почему-то казалось, что ветер...
...Что игривый холодный ветер послушно вьется шальным щенком вокруг хозяина. Ветер, способный становиться ураганом и поднимать гигантские волны...
Сати отбросила эту мысль, не додумав ее до конца. Оган подошел к ней и улыбнулся.
- Здравствуй, сестра.
Она вложила мокрую ладонь в его руку, и только тогда поняла, насколько замерзла. Он помог ей подняться, потянул за собой. И она пошла. От него веяло уверенностью, которой почти невозможно было сопротивляться. И Сати казалось, что эта уверенность имеет те же корни, что и ее прежний порыв – бежать и жить.
Шли медленно, ей было тяжело ступать босиком по камням, но когда они поднялись на холм, ее взору открылось невероятное – внизу, в долине, стояли небольшие домики. Дымились трубы очагов, люди в белых одеждах занимались повседневными делами. Они не прятали лиц, потому многих Сати узнала, и что-то надломилось в ней. И если бы не поддерживающая ее рука Огана, она бы упала.
Они были живы...
- Что это? – спросила она одними губами. Казалось, скажешь чуть громче – и видение рассыплется, как сухая раковина цессэ от неосторожного прикосновения. – Это... это рай?
Стоящий рядом Оган коротко рассмеялся.
- Нет, сестра. Это маленький кусочек суши, где умирают Жертвы и рождаются Боги.
Отдельное громадное спасибо Брухо за редакцию!
Сигильские Жертвы...Оган пришел в себя от холода и не сразу поверил в то, что жив. Он лежал на мокром песке, в щеку впивался какой-то острый камень или осколок раковины. Море игривым щенком вылизывало ему ноги. Ветер, пахнущий морской солью и водорослями, толкал в бок, словно стараясь поднять его или хотя бы сдвинуть с места, и хлесткие его прикосновения к мокрой насквозь одежде пробирали Огана до костей.
Он был жив. Оган приподнялся на дрожащих руках, закашлялся, выплевывая морскую воду, и медленно пополз прочь от моря – начинался прилив. Руки слушались плохо, колени не гнулись, но ему хватило сил доползти до скалистого уступа, вырастающего из песка, и, прислонившись к нему спиной, оценить свое положение. Впереди за скалы тянулась длинная изогнутая полоска песчаного берега, усыпанного тюками, ящиками, кусками парусины и обломками досок. А в нескольких метрах от прибрежных скал сплошной призрачной стеной стоял туман. Тот самый туман, в котором налетел на риф сорокапятивесельный «Скиталец». Корабль, за который он был в ответе.
Он выжил. Оган впервые полностью осознал произошедшее. Страх пополз вверх по позвоночнику и сжал горло ледяными лапами. Оган обхватил голову руками и завыл, хрипло, страшно, и испуганный ветер ринулся прочь, подхватив этот хриплый вой, понес его вдоль берега, разбивая о скалы рваное эхо. Огану не было дела до ветра. Он задыхался от ощущения, что устоявшийся миропорядок с треском ломается под ним, кроша опорные шесты мироздания. Просоленные одежды бились на ветру мокрым парусом и хлестали Огана по ногам.
Белые одежды Жертвы.
***
Остров Сигиль считается одним из самых известных островов в восточном архипелаге близ Пангеи, Большой Суши. Остров совсем небольшой, торговать ему практически нечем – древесины на острове мало, руды нет вовсе, а жемчуг в прибрежных водах попадается до того редко, что заниматься его добычей всерьез не взялся бы даже самый отчаянный энтузиаст. Однако главный порт острова всегда кишит торговыми судами, плывущими из самых дальних уголков архипелага, невзирая на шальные морские течения и непредсказуемость погоды. Сигиль не бедствует, хотя его жители отнюдь не богаты.
Потому что славится Сигиль не торговлей и не теплым климатом.
Сигиль славится Жертвами.
Именно здесь, на небольшом скалистом участке суши, рождаются златоглазые дети – Жертвы. Избранные богами, они приходят в этот мир, чтобы выполнить свое единственное предназначение – спасать корабли ценой собственной жизни. Они – хранители морских путешествий, высшие существа, любимцы богов. Только их добровольная гибель позволяет откупиться от сурового моря, когда в нем разворачивается шторм, а шторма между островами Архипелага бушуют лютые, способные за час превратить в кучу щепок самое крепкое судно. Поэтому Жертва оберегает корабль, и в роковой час бросается в море, своей смертью выкупая жизни людей у своенравных богов. И шторм отступает.
Поэтому каждое судно, способное содержать Жертву по всем священным правилам и принести щедрые подношения Храму, приплывает сюда за ней. Жертвы чисты, неприкосновенны и подобны статуям в белоснежных одеждах с капюшоном, закрывающим верхнюю часть лица. У Жертв нет имени, нет возраста и пола. Они населяют Белый Храм острова Сигиль, и нет иных существ из плоти и крови, которым поклонялись бы больше, чем им.
Когда Оган всходил на борт «Скитальца», ему едва исполнилось двадцать. Своего у него было только имя, и то непроизносимое вслух. Только Жертвы в Белом Храме имели право звать друг друга по именам. Для всех прочих людей они оставались безымянными.
Уже третий раз Оган шел дорогой смерти, не поднимая золотых глаз. Вокруг двигались люди, курились благовония. Их тяжелый густой аромат туманил голову и путал мысли. Но это было привычно для Огана: Белый Храм был насквозь пропитан этим запахом. Он тихо шептал ритуальные слова, которые знал с самого детства. Оган не волновался за свою жизнь. Волнение относительно будущей участи недостойно Жертвы. У него была более важная цель – он был в ответе за каждое живое существо на судне, которое брал под защиту. На правой его руке сидел белый голубь, левой он вел за собой белую козу.
Малые ступени жертвоприношения.
Далеко не всегда морское путешествие требует гибели Жертвы. Иногда достаточно откупиться от моря жизнью птицы или козы. В двух прошлых путешествиях Огану везло. По пути к острову Руф штормов не было, но на обратном пути поднялся сильный ветер, и пришлось обезглавить птицу. Удачный расклад для Жертвы его возраста, если учесть, что носящие белые одежды редко живут дольше двадцати пяти. Любое путешествие могло стать тем самым, решающим, поэтому Оган был готов умереть всегда. В любой момент.
Но к чему он никак не был готов, так это к нарушению привычного порядка.
Море было спокойно. С учетом бурных течений, мечущихся морскими змеями от острова к острову, это было невероятным везением, особенно в это время года. Команда была веселой, матросы говорили на разных наречиях со всевозможными акцентами, пили, смеялись, налегали на весла – на борту царила обычная корабельная суета. Жажда сбыть товар побыстрее гнала судно к большому богатому острову Согх. И всего в нескольких милях от суши корабль вошел в туман. Почему-то никто не беспокоился, видимо, близость земли притупила осторожность моряков. Никто даже не подумал о Жертве - явной опасности не было. Не обезглавили птицу, не напоили козьей кровью морские волны. А потом из тумана прямо перед судном вырос острый скалистый клык...
Команда, скорее всего, погибла. На берег постепенно выбрасывало тела.
А он, Оган, Жертва, остался жив. Жив...
***
Через час ему удалось отыскать на берегу грубый тяжелый плащ с капюшоном, который, видимо, совсем недавно укрывал кого-то из команды от холодного морского ветра. Оган накинул его на плечи, стараясь согреться, и в кармане нащупал небольшой кисет. В нем оказались кремень, кресало, кусок размокшего трута и остатки табака. Бывший хозяин плаща был курильщиком. В положении Огана это было просто неслыханной удачей.
Хотя... какая удача может улыбаться тому, кто видит предназначение в смерти? Почему удача не улыбнулась этому несчастному моряку, который наверняка любил жизнь и не хотел умирать? Оган не знал ответа.
Разжечь костер оказалось делом не из легких, руки слушались плохо, однако когда пламя жадно набросилось на собранный хворост, Огану удалось согреться и высушить просоленную одежду. К этому времени уже сгущались синие сумерки, в лесу за скалой надрывно кричала ночная птица, и крик этот был похож на далекий женский плач. Оган абсолютно не знал, что делать дальше. Явиться во Временный Храм Согха он не мог – Жертву надлежало провожать в Храм капитану судна, со всеми необходимыми ритуалами. Не случалось еще такого, чтобы Жертва пришла сама. Тем более Жертва, не сумевшая спасти корабль. Его, посмевшего выжить, скорее всего, прирежут во Временном Храме как нечистого, отвергнутого богами.
Позор не исполнившего Предназначения. Страшнее участи для Жертвы не существует.
Он щедро выпачкал копотью и золой от костра свое белое одеяние, хрустящее от соли. Он не знал, зачем это делает. Наверное затем, чтобы его не узнали, хотя... корни этого порыва уходили куда-то туда, к берегу, где лежали тела моряков. Оган завернулся в плащ, низко надвинув капюшон на глаза, и пошел прочь от берега. И каждый обломок, каждое тело на берегу – все кричало ему, перекрывая все звуки окрест чудовищным грохотом в ушах: «Это твоя вина!». Он не спорил. Ему нечего было возразить этим мертвым голосам.
У него не было ничего. Имя, плащ мертвеца, оскверненные белые одежды. И жизнь, в которой не было никакого смысла. Потому что Жертвы не умеют жить. Жертвы должны умирать.
Только к рассвету он вышел на широкую дорогу к главному порту Согха, и на усталых ногах направился вглубь острова. Вопросы не давали покоя, он вяз в их потоке, но смутный внутренний голос заставлял двигаться вперед. Когда солнце жарким расплавленным золотом брызнуло на придорожные камни, вдали замаячили силуэты первых построек. Страх снова сдавил грудь, мешая дышать. Здесь начинался город. Он добрался.
Согхийцы говорили с резким каркающим акцентом, и нравом отличались боевым, вспыльчивым, но отходчивым. Оган прибился к толпе у какой-то харчевни. Праздновали встречу торгового корабля из Угунфа, видимо, еще со вчерашнего вечера. В харчевне было тепло. Он уселся у стены, давая отдых уставшим ногам. Его никто не гнал, да и шумные подвыпившие согхийцы поначалу вообще не заметили Огана. Зато вскоре к нему подошел вразвалочку высокий бородач, бывший уже немного навеселе.
- Эй, моряк, - со смехом пробасил он, - ты чего у стены сидишь? Совсем худо, что ли?
Оган что-то невнятно пробормотал в ответ. Он был голоден и очень устал, запах жареного мяса и вина кружил голову и вызывал болезненные спазмы в животе. Ему не было дела до разговорчивого бородача. Ему никогда не было дела до людей, и здесь он тоже чувствовал себя абсолютно чужим, словно его окружал невидимый кокон. Однако бородач больше не смеялся. Стоял, хмуря густые брови, и пристально рассматривал Огана.
- И говор у тебя не наш, - задумчиво сказал он, негромко, однако его бас отчетливо перекрывал общий гомон. – Говорят, к северу отсюда разбился «Скиталец». Ты, часом, не оттуда?
Оган молча кивнул.
- Пойдем-ка, - бородач указал в сторону столика, за которым шумно пировала пестрая компания. Когда Оган подошел, бородач рявкнул своим: - Дайте место! Ставьте кружку крепленого! У нас тут выживший со «Скитальца»!
Это мгновенно заинтересовало всех. Народ подвинулся, перед Оганом поставили вино и жирную баранью ногу, но с расспросами пока не лезли. Только когда он насытился, кто-то спросил:
- Чего разбились-то?
- Туман, - коротко отозвался Оган. – Налетели на скалы.
- Туман? – удивился бородач и все переглянулись. – Эка напасть... Вокруг Согха туманов лет пятьдесят не было!
- Так чего ж вы Жертву-то не принесли?
Оган дернулся, но отвечать ему не пришлось.
- Дурак ты, - откликнулся сухонький старичок, голос которого то и дело срывался на петушиный фальцет. – Сказано ж было – туман! А кто Жертву в туман-то приносит? Туман – он не море, не успокоится и не схлынет.
Ответом ему был дружный гогот.
- Совсем ты, дед, в своем море потерялся! Жертва она на то и Жертва – для любого спасения годится! Хоть от тумана, хоть от пожара, а то и вовсе – от цинги морской!
- Во-во! Да ежели б мы Жертвами только море успокаивали, то с голоду давно бы померли!
- Зря вы так, темнота сухопутная, - отозвался дедок укоризненно. – Жертвы – они ж священны, угодны богам! Так на кой хнар их губить не по назначению? Только богов гневить!
И опять дружный гогот.
- Боги-то наоборот рады. И польза какая-никакая! Вон этих Жертв сколько, во Временных Храмах, а все без дела. Вот, буквально дней пять назад, знахарка Элфинья дочкам купчихиным язвы жертвенной кровью лечила, а то совсем захворали. Чистая она, говорит, кровь-то. Любую напасть и любую хворь враз вылечить может, лишь бы свежей была, только из-под ножа. Так в тот же вечер на поправку пошли, дочки-то.
- Да что язвы? Вон, чтоб урожай был добрый, Жертву каждый год приносить приходится, а то и две, по весне и по осени. А куда без Жертвы-то? На наших землях только и растет, что сорняк, да и тот чахлый. А на зерно с Пангеи не напасешься, они ж цены заламывают втридорога!
Оган сидел молча, с сильно бьющимся сердцем, слушая, как эти веселые выпивохи наперебой перечисляют полезное применение Жертв... Здесь все было иначе, словно эти люди жили по каким-то совершенно другим законам. Он слышал о том, что Жертвы пропадают из Временных Храмов, но что тут может быть непонятного? Позорное проявление человеческой слабости. Вдохнули воли, почуяли крепкую сушу и сбежали. Жить. Не выдержали груза ответственности. Такие признавались предателями Предназначения и проклинались, им были обещаны самые страшные муки в загробном мире, но никто – никто – даже помыслить не мог о том, что Жертв приносят... иначе. Что ими не только успокаивают непогоду, но и кормят поля, лечат болезни и прекращают падеж скота. А еще... Оган задохнулся...
- Говорят, правитель наш, Гафир, с Жертвой одной ритуал провел. Грязный такой ритуал... Невинности ее лишил, а затем ритуальным ножом вспорол. Прямо там, на ложе. И кровью жертвенной с головы до ног вымазался, а смывал ее потом молоком топленым! Говорил, это-де благословение богов всему его роду обеспечит!
- Жертва хоть девкой оказалась? – весело спросил чей-то сиплый голос. – А то ж там под белым-то балахоном всякое перепутать можно!
Раздался дружный каркающий смех.
Оган еле заметно дрожал, в глазах темнело, к горлу подступала тошнота. Жертв приносят люди. Без церемоний, без почестей. Как скотину. У Жертв нет имен, нет возраста, нет пола. У них даже жизни нет – есть только Предназначение, будь оно проклято.
Он слушал – и мир стремительно рассыпался у него под ногами, как твердь из ракушек цессэ – таких хрупких вне воды, что одного прикосновения хватает, чтобы превратить сухую скорлупку в белую пыль. Много таких ракушек выбрасывало на побережье Сигиля – острова, где рождаются Жертвы. Живой товар. Священное мясо, которое кормит море и сушу, богов, жрецов и людей... Он все слушал, и слушал, и слушал... И белые одежды, выпачканные в золе, жгли ему тело, словно были пропитаны ядом.
- А было ли так... – спросил он, и голос вышел незнакомым и хриплым, - было ли так, чтобы Жертва выживала?
Согхийцы переглянулись.
- Чтобы в жертвоприношениях на суше – никогда, - отозвался после паузы все тот же сиплый голос. – Да и на море чтобы кто-то спасался, не припомню. Хотя есть тут один, Неправильная Жертва, что живет на безымянном островке к югу.
- А, ты про этого отшельника? – поддержал кто-то. – Да, есть такой! Он же и правда раньше Жертвой был, пока его нечистым не признали!
- А почему нечистым? – Оган очень старался, чтобы голос его звучал как можно спокойней.
- Так ведь этот отшельник, не к ночи будь помянут, плавал Жертвой тридцать лет! – фальцетом отозвался дедок. – Тридцать! И ни разу в шторм не попал! Метался по всему архипелагу, даже, говорят, на Великой Суше побывал! Жертва! На то он и неправильный, что боги его есть отказывались! А потом сослали его одного на остров прямо из Белого Храма, чтобы своим проклятием богов более не гневил!
- Это далеко? – поинтересовался Оган.
- Остров-то? Полдня будет, если ветер попутный. А тебе зачем?
- Надо, - отозвался Оган и добавил. – Хочу этому Неправильному в глаза посмотреть.
И замолчал. Это было правдой, и его больше не касались разговоры согхийцев, явно понявших его намерение по-своему. Теперь оставалось только добраться туда. Добраться – и спросить. Вопросов было много, они давили изнутри, готовые вот-вот разорвать его, как бабочка, рождаясь, разрывает тонкую оболочку куколки. Если только этот отшельник знает ответы...
- Я завтра ухожу рыбачить к Бифу, - сказал вдруг бородач. – Это по пути. Могу тебя подбросить, если надо.
Оган кивнул, и кроме этой фразы уже не слышал более ничего: ни шумных голосов, ни звона посуды, ни бряцанья вилок и ложек, ни ударов пьяной драки снаружи под одобрительные крики... Оставалось только ждать.
А Жертвы отлично умеют ждать.
***
Оган уверенно поднимался по склону холма безымянного острова. Под ногами похрустывали камешки и стебли сухой травы. Время близилось к полудню, хотя солнце так и не показалось из-за низко нависших туч. Стояла осень.
Из порта Согха они вышли за час до рассвета на крепкой рыбацкой лодке под парусом, которой правил бородач, назвавшийся Урфом. Оган помогал ему, чем мог, но в основном – сидел тихо и не мешал. Из-за плохой погоды плыть пришлось целые сутки. За время пути они перекинулись только десятком коротких фраз. Урф не казался молчаливым, но то ли понимал состояние Огана, то ли просто решил, что у того шок после крушения. Во всяком случае, он не задавал лишних вопросов.
Когда Оган высадился на берег и поблагодарил бородача, тот, усмехнувшись в усы, сказал только:
- Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, сигилец. Понял я, что не зря ты вчера про выживших спрашивал. Понял еще до того, как глаза твои заметил. Признаться, не ожидал. И разговоры вчера были... не для твоих ушей. В общем, береги себя, любимец богов. А судя по тому, что ты выжил, боги тебя действительно любят. Ветра!
Оган еще долго стоял и смотрел вслед маленькой рыбацкой лодке. Его переполняли странные чувства. С одной стороны, ему сейчас была настолько противна его Жертвенная сущность, что он готов был срывать с себя белые одежды и выцарапывать золотые глаза. Было до изжоги мерзко ощущать себя не Жертвой, но обычным жертвенным мясом, белым голубем или белой козой. В душе поднималась какая-то незнакомая ярость, и он знал, что эта ярость никогда уже не позволит ему шагнуть на смерть в разгневанное море, следуя Предназначению.
Но с другой стороны... Он был странно уверен в том, что пошел бы на смерть не задумываясь, чтобы спасти эту лодочку и плывущего в ней согхийца по имени Урф. Первого человека, заговорившего с Жертвой на равных. Он был готов умереть за этого человека. Наверное, это означало что-то важное...
А потом он развернулся и направился вглубь острова на поиски Неправильной Жертвы. Уже больше часа он шел по склону, оглядываясь по сторонам. Остров был небольшим, по сравнению с тем же Сигилем, но для одного человека он был огромен. Одну его часть занимал почти голый каменистый пустырь, где рос только невысокий кустарник и вереск, зато вторая часть была покрыта щеткой густого леса, куда и решил направиться Оган. Если здесь живет отшельник, то он, скорее всего, будет держаться ближе к деревьям, дающим топливо для костра, пищу и защиту от суровых морских ветров.
Однако домик он нашел только через несколько часов. Это была неприметная лачуга, стоящая у самой кромки леса, и перед ней медленно догорал костер. Отшельника он тоже увидел не сразу: тот возился за лачугой, вывешивая белье для просушки. Отшельник был стар, но совсем не так, как дедок-согхиец из шумной харчевни. Кожу его иссушило время и морские ветра, однако руки двигались уверенно, и в сухом поджаром теле крылась скрученная пружиной сила. Белые волосы были собраны в спутанный хвост у основания шеи. Одежда из шкур каких-то незнакомых Огану зверей, птичьих перьев и обрывков ткани внушала иррациональный страх. Если отшельник и заметил Огана, то не подал вида. Даже когда Оган приблизился и поклонился ему.
- Отшельник, - заговорил Оган, с трудом подбирая слова и не поднимая глаз. – Я прибыл сюда с Сигиля, из Белого Храма, и хотел бы получить у тебя ответы на свои вопросы.
Тот не обратил на Огана никакого внимания, продолжая заниматься своим делом. Сначала удивленный Оган подумал, что отшельник, должно быть, глух, да еще и слеп, однако в движениях его было что-то странное. Казалось, что этот человек очень внимательно следит за Оганом и отлично слышал то, что он сказал.
- Прошу тебя, - предпринял еще одну попытку Оган. – Я слышал, ты когда-то был Жертвой, и подумал, что ты можешь знать...
Отшельник невозмутимо прошел мимо него, собираясь войти в лачугу. Оган сам не понял, что на него нашло. Внутри поднялась волна, горячая обида брызнула в кровоток, ударила в голову, он резко сорвал с себя капюшон, рванулся вперед и упал на колени, схватив отшельника за край одежды.
- Брат! – крикнул он. Отшельник остановился. – Взгляни на меня! Я Оган, Сигильская Жертва Белого Храма! Я выжил при крушении корабля у берегов Согха, и я не знаю, почему остался в живых! Не знаю, почему боги сохранили мне жизнь, не знаю, считать это даром или проклятьем! Как не знаю и того, почему люди приносят Жертвы во имя собственных целей! И если это знаешь ты, выживший, то помоги мне понять!
Голос его сорвался, и Оган готов был выть от отчаянья. Ярость бушевала в нем морским ураганом, настолько лютым, что его не смогла бы успокоить ни одна Жертва. Но отшельник обернулся к нему, и Оган с вызовом глянул ему в лицо, в темные провалы глазниц, где плескалось желтое золото. Эти глаза улыбались, и в них было что-то очень похожее на торжество. Узкие губы дрогнули странной улыбкой.
- Вот теперь, мальчик, я готов тебя выслушать, - сказал отшельник низким чистым голосом, и Оган понял, поднимаясь с колен, что прошел какое-то испытание, однако так и не смог понять, какое.
***
Для начала снова пришлось развести костер. Отшельник, кутаясь в свое странное одеяние, в свете костра был похож на нахохлившегося птенца горной птицы Яри. Оган подбрасывал в огонь сухие ветки и говорил, говорил, смешивая вопросы и собственные догадки... Рассказывал про жизнь в Белом Храме, про плавание, где пришлось обезглавить птицу, про свое пробуждение на берегу среди обломков, про ужин в харчевне, про разговоры согхийцев, про путь сюда в лодке Урфа... Огану показалось, что внутри прорвало плотину, кто-то снял с него печать немоты, и теперь он выговаривался, захлебываясь забытым вкусом слов, их звучанием и смыслом. Отшельник слушал его молча, лишь иногда кривил узкие губы в улыбке.
- Я не могу понять, - сокрушался Оган, уставший и охрипший от исповеди, - почему с Жертвами происходит такое? Ведь если Жертвы – любимцы богов, то боги должны следить, чтобы Жертвы исполняли Предназначение, усмиряя морскую стихию, а не питали собой бесплодные земли и людские недуги! Так почему боги молчат?
- Боги, - эхом откликнулся отшельник, катая слово на языке. Оно было пресным, безвкусным и затертым, как галька. – Нет больше богов над миром. Давно уже нет.
- Как это? – удивился Оган. Такая мысль даже в самых смелых рассуждениях никогда не приходила ему в голову.
- Так. Давно их нет. Кто знает, куда они делись... Может, ушли или уснули. А может, и умерли. Все одно – боги уже не хранят наш мир.
- Но ведь это невозможно, - сипло выдохнул Оган. – Ведь когда Жертва бросается в море, оно успокаивается. Разве это не воля богов?
- Нет богов в мире, - повторил отшельник. – Нет богов и над миром. Зато их дети... остались.
Он выразительно глянул на Огана, и тот понял. Понял еще до того, как отшельник озвучил его догадку.
- Златоглазые потомки богов теперь хранят мир, - голос его был спокоен и тверд. – Но хранят его весьма странным образом. В сущности, что такое Жертва? Это полубог с горящей внутри частицей первозданного огня созидания. Когда Жертва бросается в волны, эту искру божественной силы она вкладывает в свое самое сильное, самое истовое предсмертное желание – успокоить бурю и спасти жизни людей. И море, покорное этой воле, отступает. Жертвы творят чудеса, а не боги. Поэтому Жертвы никогда не должны знать, какую силу могут нести в себе их намеренья. Жертва воспитывается покорной, чтобы не развивалась в ней воля и сила духа. Жертва не должна знать о том, что так же, как и успокаивать ураган, она может его вызывать. По собственной воле насылать и прекращать болезни, дожди и засуху. Не умирая. Жертва может практически все. Потому Жертвы так удобны тем, кто имеет власть над ними, хотя наши жрецы тоже слепы. Людям кажется, что они приносят людей в жертву богам. А на самом деле они приносят богов в жертву самим себе.
Слова падали в душу Огана гулко и тяжело, как камни в глубокий колодец, отзываясь тридцатикратным эхом. Он слушал внимательно, слушал и не хотел верить, хотя уже знал – это правда. Бабочка разрывала куколку, и все внутри него кровоточило в муках этого нового рождения, но он понимал: нельзя иначе.
- Возвращаясь к твоему первому вопросу... - голос отшельника проник извне в круговорот мыслей Огана, и тот вскинул голову. – Ты выжил, потому что хотел жить. И хотел этого сильнее, чем выполнить Предназначение. Я метался по всему архипелагу по той же причине. Я грезил запретным для Жертвы желанием – желанием жить, и при этом не погубить оберегаемый мной корабль. Наверное, я был сильным, поэтому бури обходили меня стороной. И я получил то, что хотел. Я живу. Хотя здесь моя сила почти неотличима от бессилия, потому что она не может спасти от одиночества, - он снова глянул на Огана, прямо ему в глаза, в зрачки, и улыбнулся. – Я сразу тебя узнал. Нет, не по одежде и не по глазам. Жертву видно сразу. Паскудная это манера, скажу тебе. Безвольная. Продолжал бы глаза прятать да просьбы мямлить, я б тебя слушать не стал. Как бы не тосковал по обществу. Но ты справился, молодец. Нас с пеленок учили покорности и смирению, готовили и выращивали, как стадо овец. Стадо добровольных самоубийц. А ты захотел выжить. Она в тебе уже зреет, пускает корни и дает плоды. Непокорность. Воля к жизни. И я рад, что ты пришел. Таким. Кажется, я давно тебя ждал, с тех пор, как оказался здесь. И мне остается только молить богов, которых давно уже нет над этим миром, что это не мое отчаянное желание встретить тебя разбило о риф твой «Скиталец».
Оган молчал. Ему нужно было время все обдумать. Отшельник его не торопил, и новорожденная бабочка медленно расправляла крылья, готовясь к полету.
- Пожалуйста, научи меня... – произнес он и глянул на отшельника с такой решимостью, что она выразила его мысли лучше, чем прозвучавшие за этим слова. – Научи меня быть непокорным.
Отшельник выдержал паузу.
- Зови меня Асар, - отозвался он наконец, и значили эти слова куда больше, чем простое согласие.
Оган улыбнулся, кивнул и подбросил хвороста в гаснущий костер.
***
...Сати шла по главной улице Сигиля от Белого Храма к порту, где ждала у причала шестнадцативесельная галера «Пангелия». Сати недавно исполнилось четырнадцать лет, она шла дорогой смерти, опустив голову и глядя в пыль под ногами. Своего у нее было только имя, и с каждым днем число знающих его Жертв неумолимо сокращалось.
Сати было очень страшно, несмотря на то, что она готовилась к этому дню с самого детства. Процессия двигалась медленно, воздух, пропитанный ароматом благовоний, казался вязким. Но люди были напуганы, они то и дело путали ритуальные слова и запинались. Их руки, держащие курильницы, заметно дрожали. Сати казалось, что ее готовы швырнуть за борт, как только она ступит на палубу.
Сати шла одна. При ней не было традиционного белого голубя и белой козы – в последние два года море сошло с ума, штормы и ураганные ветра рвали на части небо и волны, и кровь птицы, как и кровь козы, уже не могла утолить его. Ни одно плавание не обходилось теперь без Жертвоприношения, и случалось так, что одной Жертвы было недостаточно, чтобы проделать путь даже в один конец.
И ежедневно текла жертвенная река по дороге из Белого Храма в открытое гневное море. Текла уверенно, становясь все более полноводной, пока исток не начал пересыхать. Пустели Временные Храмы. Златоглазые любимцы богов не успевали рождаться. Раньше Жертву моложе семнадцати не пускали на борт – считалось, что дух ее недостаточно закален, чтобы брать на себя опеку над людьми. Теперь по дороге смерти шли все. Раньше у Жертв не было возраста. Не было его и теперь, только иногда в тавернах моряки вдруг заливались слезами и в пьяном бреду называли себя детоубийцами...
А еще Сати очень хотелось жить. Сейчас, когда расстояние до судна сокращалось с каждым шагом, голову ее заполняли греховные, непозволительные для Жертвы мысли. Например, избранность и священность не казались теперь привилегией, наоборот – давили чувством ужасной несправедливости. Боги, чьей любимицей она была, сейчас были палачами, посылающими ее на смерть. Наверное, она была действительно еще слишком юна, чтобы осознать свое Предназначение. Сати с детства таила робкую надежду – что ураган не поднимется сразу, в первом же путешествии, и она успеет увидеть другие земли. Теперь надежд не осталось. Она знала, что обречена, и душила в себе горькую густую обиду, подступившую к самому горлу.
Сати покорно поднялась на палубу «Пангелии», хотя ноги почти отказывались ее нести. Ей хотелось остановиться, повернуться – и бежать, бежать, бежать прочь от смерти...
Галера медленно выходила в открытое суровое море.
...Шторм разразился к вечеру. Сати прочла необходимые слова, хотя голос ее был тих и дрожал, и одним глотком выпила ритуальное молоко. Когда она подошла к борту, вокруг суетились люди. Волны поднимались на несколько метров ввысь, отчего галеру сначала поднимало носом вверх, а затем швыряло со страшной скоростью вниз, и вода заливала палубу. Казалось, море со всех сторон хлещет мокрыми пощечинами хрупкое судно, и оно стонет от боли, дергаясь от ударов. Обезумевшие матросы хрипло выкрикивали ритуальные слова. Сати казалось, что они сейчас вышвырнут ее в это ужасное море, не дожидаясь, пока она прыгнет сама. Нет, она не чувствовала опеки над этими людьми, не понимала смысла Предназначения. Она просто очень, очень хотела жить.
Когда закончился ритуал, она сказала положенную фразу, закрыла глаза и шагнула за борт.
...Вода оказалась теплой. Море стремительно подхватило ее, закружило как щепку, и понесло куда-то, прочь от галеры. Сати еще успела удивиться, что море не успокоилось. Наверное, потому, что она еще жива – подумалось с горечью, и грудь немилосердно сдавило. Она не должна была плыть, но не могла не делать этого. Из легких вырывались рыдания. Когда у нее устали руки, она просто сдалась на милость течения, и море все несло и несло ее вперед, не давая уйти на дно, не давая захлебнуться. Ей все казалось, что шторм уходит куда-то вместе с ней, а вода на поверхности теплая, как молоко, которое она пила перед прыжком... Сати не успела подумать, что это значит, прежде чем потеряла сознание...
***
Она пришла в себя на берегу. Над головой было небо, под головой – камни, вылизанные морем. Галька. Она моргнула раз, другой, и не сразу поверила, что видит небо. Что лежит на берегу, а волны касаются ее ног нежно, виновато, словно прося прощения за тот страшный шторм. Шторм...
Сати медленно перевернулась на живот и раскашлялась. Белые одежды облепили тело, капюшон съехал на спину, волосы падали на лицо. От холода стучали зубы, тело онемело до костей. Но сквозь свист ветра она вдруг услышала тихий хруст камешков под ногами. Шаги! Она собрала все силы, чтобы приподняться на локте и посмотреть на того, кто приближался к ней. И обомлела.
По склону пологого каменистого холма шел молодой мужчина в белых одеждах с непокрытой головой. Русые волосы трепал ветер, золотые глаза смотрели тепло и приветливо. Походка его была легкой и уверенной. Походка, какой никогда не ходят Жертвы. И, тем не менее, она узнала его, потому что два с лишним года назад звала его Оганом. Он уплыл на борту «Скитальца», чтобы не вернуться.
Теперь Оган выглядел совсем иначе, каждым жестом источая решимость и волю, отчего язык не поворачивался назвать его Жертвой. И еще почему-то казалось, что ветер...
...Что игривый холодный ветер послушно вьется шальным щенком вокруг хозяина. Ветер, способный становиться ураганом и поднимать гигантские волны...
Сати отбросила эту мысль, не додумав ее до конца. Оган подошел к ней и улыбнулся.
- Здравствуй, сестра.
Она вложила мокрую ладонь в его руку, и только тогда поняла, насколько замерзла. Он помог ей подняться, потянул за собой. И она пошла. От него веяло уверенностью, которой почти невозможно было сопротивляться. И Сати казалось, что эта уверенность имеет те же корни, что и ее прежний порыв – бежать и жить.
Шли медленно, ей было тяжело ступать босиком по камням, но когда они поднялись на холм, ее взору открылось невероятное – внизу, в долине, стояли небольшие домики. Дымились трубы очагов, люди в белых одеждах занимались повседневными делами. Они не прятали лиц, потому многих Сати узнала, и что-то надломилось в ней. И если бы не поддерживающая ее рука Огана, она бы упала.
Они были живы...
- Что это? – спросила она одними губами. Казалось, скажешь чуть громче – и видение рассыплется, как сухая раковина цессэ от неосторожного прикосновения. – Это... это рай?
Стоящий рядом Оган коротко рассмеялся.
- Нет, сестра. Это маленький кусочек суши, где умирают Жертвы и рождаются Боги.
@музыка: ...и опять мне снится одно и то же: за моим окном мерно дышит море...
@темы: тексты
-
-
20.03.2011 в 08:27-
-
20.03.2011 в 21:53читать дальше
-
-
20.03.2011 в 22:02Johanna-Maria, благодарю.) Не подразумевал ничего похожего на Вершителей Фрая, да и не Фрай первым придумал людей, способных влиять на вселенную своими желаниями. Только Фрай это практически никак не объяснил. По его вселенной Вершители есть по факту, и, насколько мне помнится, не было на этот счет никаких уточняющих, откуда они взялись и почему могут осуществлять собственные желания. Тут же идет речь скорее об очень сильном, целенаправленном и устойчивом намереньи, чем о желаниях вообще. И попытка это объяснить со своей колокольни. К тому же, это скорее фентези по мотивам Урсулы Ле Гуин и Олди. О Вершителях Фрая при написании как-то не думал.)
-
-
21.03.2011 в 03:17-
-
21.03.2011 в 21:50