Про ту же фею. Надеюсь, автор не против, что вывешу это тут.
Короткое и грустное. Попытка понять и объяснить.
Красные яблоки
читать дальшеДля Эрика
…Люди скажут тебе: печаль, и ты чувствуешь их печаль.
Люди скажут тебе: сестра - ты становишься к ним добра.
И всё горе твоё - от ума, и все страхи твои - в зеркалах,
Ты была бы сильней, если б знала, кто ты сама...
hero_in
У нее был неприятный голос. Визгливый, то и дело срывающийся на фальцет. Она громко возмущалась, размахивала руками – и весь этот режущий уши винегрет информации можно было описать одной фразой: «В моем доме был посторонний». Я молча оглядывался по сторонам. У Чарли сдавали нервы, но он мужественно терпел – не зря же тащился в другой конец города ночью. Даже рискнул вызвать эфирного эксперта – то ли хотел и мне испортить ночное дежурство, то ли в кои-то веки решил действовать по протоколу.
- Да, она была здесь! Не знаю, кто, но она здесь была! Здесь! В комнате моего ребенка! Откуда знаю, куда делась?! Исчезла! Да, вот прямо взяла и исчезла! Нет, я не пила! Как вы смеете?! У меня тут больной ребенок, а вы меня спрашиваете, пила ли я?! Вы грубиян! Не знаю, что делала, просто стояла! Нет, ничего не пропало, но она тут была! Сделайте же с этим что-нибудь!
Вызов от Чарли поступил в начале третьего ночи. Так называемый «вызов на полтергейст». В бюро таких вызовов подавляющее большинство, и все их ужасно не любят – поскольку это значит работу с непроверенной или обрывочной информацией, разобраться с которой можно только на месте. «Полтергейсты» - это всегда лотерея, никогда не знаешь, что тебя ждет – откопанный в подвале бабушкин перстень, оказавшийся старинным артефактом, или же предвестники очередного апокалипсиса с толпами вылезающих из канализации плотоядных монстров. Сегодня играть в лотерею пришлось мне, как дежурному, да еще и с Чарли, который всегда не особо жаловал бюро раскрытия паранормальных преступлений. Но апокалипсисом в этот раз дело не пахло.
Мать, встретившая нас на пороге дома, все еще орала. Очень громко и достаточно противно, чтобы голос ее в конце концов перестал привлекать мое внимание, став неприятным фоновым шумом. Я смотрел на девочку, сидящую на кровати. Она мелко вздрагивала от криков, и вообще старалась не смотреть на нас. На вид ей было лет десять. Еще когда я увидел ее мать - худую женщину с мешками под глазами, которая уже давно не спала и много плакала, я понял, что у них горе. У девочки рак мозга. Не операбельный. Бывает, что поделать. Грустно, трагично... но бывает. Думаю, Чарли предполагает, что у матери от бессонницы и антидепрессантов начались галлюцинации, и она увидела в комнате дочери длинноволосую незнакомку, которая тут же исчезла. Вот только галлюцинации в эфирном пространстве следов не оставляют.
Я уже минут пять оглядывал комнату в эфире, и благо, что мать яростно спорила с лейтенантом, чтобы интересоваться, почему у меня так расширены зрачки – обычно такие оптические эффекты сильно привлекают внимание. И я не мог понять, что здесь случилось. Видел только, что на девочке больше нет отпечатка смерти. Нет ауры боли. Она здорова. И вся комната словно пропахла корицей и печеньем, запахом детства.
Я подошел к девочке ближе. Она отчаянно кусала губы, не поднимая на меня глаз. И совсем не казалась больной.
- Эй, - тихо позвал я, зная, что мой голос даже на фоне криков матери она услышит. – Как тебя зовут? Что здесь случилось?
Крики смолкли.
- Она не разговаривает, - раздался мне в спину резкий голос, в котором горькой приправой чувствовалась мука и чудовищная усталость. – Она уже давно не разговаривает. Опухоль поразила мозг, она уже мало что понимает...
- Неправда, - послышалось тихое. Детское. И мать ахнула за моей спиной. Девочка подняла глаза. В них стояли слезы. – Мамочка, не ругайся. Это все я виновата... Она пришла, чтобы меня спасти, а я... я испугалась. И закричала. И... и еще... она рассыпала яблоки! Они ей очень нужны!
- Детка! – мать едва ли не отшвырнула меня от кровати, потому пришлось отпрянуть, едва не налетев спиной на угрюмого Чарли. – Энжела, милая! Как ты?! Ты... ты говоришь!
- Мама! Мама, прости! Она хотела мне помочь! И помогла! Но она рассыпала яблоки! Нужно вернуть ей яблоки!
Мать дочку не слушала. Она крепко держала ее в объятиях и заливалась слезами, причитая что-то про чудо и про Святую Франческу. За моей спиной вздохнул Чарли – ему хотелось курить и он явно ничего не понимал. Я подошел к обнявшимся и в упор посмотрел на девочку.
- Что были за яблоки? Что нужно ей вернуть?
Девочка чуть извернулась в объятиях рыдающей матери и отдернула одеяло. Там лежали три кроваво-красных яблока. И мир стянулся к этому алому цвету, став центром комнаты, мира, вселенной...
- Что-то важное? – спросил сзади хрипловатый голос Чарли.
- Да, - отозвался я, не глядя на него. Смотрел на яблоки. И окружающее пространство по сравнению с ними стало серым. В эфире казалось, что кроваво-красный цвет их пульсирует в такт. И я услышал отклик. Отклик чужого сердца. Ее. Хозяйки красных яблок.
Они довольно быстро распихались по карманам – я торопился. Чувствовал след, и от каждого прикосновения к яблокам кожу ладоней словно покалывал электрический ток. Чужая энергетика, чужой отпечаток, который каналом связи протянулся между мной и незнакомкой. Я боялся упустить след, разорвать канал, хотя чувствовал – она неподалеку.
- Вы вернете ей яблоки? – спросила девочка. Я кивнул ей.
- Верну.
Мать ее, кажется, целиком забыла о нашем существовании. Она обнимала дочку и чуть покачивалась из стороны в сторону, словно убаюкивая ее или успокаиваясь...
- Тогда скажите ей, что мне жаль, что я закричала, - сказала девочка. – И спасибо ей. Передадите?
- Передам, - сказал я, выходя из комнаты. Когда проходил мимо Чарли, кивнул в знак прощания – ему тут еще разбираться, заполнять бумаги, пытаться связать несопоставимые обрывки информации. У меня были другие дела. Меня вел канал связи, мощный, пахнущий незнакомой силой, грозой, выпечкой и яблоками.
Я мчался по крышам. Самый удобный способ перемещения по городу, когда тело как спичку ломает звуковой барьер до второй, затем до третьей ступени, и только светящееся марево огней внизу, слитое в одно неопределенное пространство, вне предметов и форм, власть абсолютной дисморфии, только твердость крыш под подошвами на четверть доли секунды. Я мчался громадными скачками по крышам ночного города, как скользящая тень средневекового демона. И ветер нес ее запах – свежих яблок, корицы и грозы, попутно завывая в трубах и разбиваясь о стены и углы зданий. Она тоже была здесь – на крыше. Я этого не знал, не мог знать, но каким-то девятым чувством ощущал это. Не мог понять, кто она, не мог определить ее по следу и запаху. Но она была на моей территории, в моем пространстве скольжения, и она была уже близко... очень близко...
Я нашел ее. И остановился. Небо светлело на горизонте, словно в его нефтяную черноту медленно заливали синие чернила. Было еще очень тяжело дышать, на грудь давила привычная тяжесть перегрузки. Она стояла на самом краю, спиной ко мне. Высокая, тонкая, почти призрачная. Бесстыдный ночной ветер играл ее длинными волосами, складками платья, игривым волчком вился у тонких ног. Когда я сделал к ней шаг, она обернулась.
Я не был готов увидеть такое. Что угодно, но только не это. Ответ ударил меня наотмашь, и я замер, боясь дышать, сдерживая стук бешено бьющегося сердца. Передо мной стояла фея. Высшее эфирное существо, покровительница детства. Я думал, что они вымерли... И при первом же взгляде на нее стало ясно, как жестоко искалечило ее время. Оно иссушило ее. Я понял почти все, почти... Бессмертная сущность, материальная ровно настолько, чтобы ощутить прикосновение, только мало кто рискнул бы прикоснуться к ней. Больше всего она напоминала высушенный цветок – чудовищно худая, босая, израненная... Даже неясно, как она вообще еще может стоять на ногах. Только глаза живые, светлые, как у полярной хаски. И эти глаза наполнились ужасом и слезами, когда я отразился в них. И фея пошла ко мне, делая шаг за шагом – медленно и немного неуклюже, на тонких ногах – кожа и кости – и казалось: в любой момент упадет и рассыпется. Но она дошла. Я ничего не видел перед собой, кроме ее лица, и не слышал ничего, кроме собственного грохочущего пульса.
В ее глазах были слезы и очень много боли. Вот только эта боль была не ее – моя. Она видела меня, и я слишком поздно понял это. Я, детектив частного бюро расследований паранормальных преступлений, унго – прошедший рубеж, одержимый, искалеченный собственной смертью, был за пределами ее исцеляющей силы. Она плакала, потому что не могла мне помочь. Она – слабая, увядшая, израненная временем и болезнью – плакала из-за меня! И когда она взяла мое лицо в свои тонкие ладошки, я перестал дышать.
- Прости... – прошептала она так виновато, обреченно, и слезы текли по впалым щекам юной феи. – Прости, я не смогу тебя вылечить.
И я почувствовал, как ночной ветер сжал мне горло.
Кожа ее была голубоватой, тонкой и изорванной, как сухой пергамент. Волосы длинные, почти до земли, с каким-то лиловым оттенком. И запах корицы и печенья. Какой красивой она была, эта богиня детства. И что с ней стало...
Я положил ладонь сверху на ее прохладную руку – осторожно, боясь поранить. Ее пальцы... хрупкие птичьи косточки.
- От смерти нет лекарств, но я в порядке. Со мной все будет хорошо. Честное слово. Я принес твои яблоки, - и поспешно достал их из карманов. Она очень удивилась, захлопала длинными ресницами. И не двигалась.
- Маленькая девочка по имени Энжела очень просила передать тебе ее «спасибо», - сказал я. Только тогда она улыбнулась, как-то совершенно очаровательно, кротко, смущенно, словно вся засветилась изнутри. И приняла яблоки из моих рук. Они растаяли в ее ладонях, рассеялись облачками красного тумана. Она подняла на меня глаза.
- Спасибо... – голос у нее был тихий, но удивительно нежный. Я испугался, что она уйдет. Исчезнет. Потому успел взять ее за руку – осторожно, чуть сжав ледяные пальцы.
- Кто ты? Ты же... ты же фея, - я чудовищно волновался. Высшее эфирное существо... неуловимая, вечная. Воплощение чистоты и юности. – Что случилось с тобой? Почему ты... такая?
- Ты знаешь, откуда берутся феи? – спросила она меня, и бескровные, потрескавшиеся губы ее сохраняли грустный излом улыбки.
- Когда первый ребенок впервые рассмеялся, его смех раскололся на тысячи осколков, и каждый из них стал феей, - почти дословно процитировал я. – Если верить старой сказке.
Она кивнула.
- Феи призваны оберегать детей. Лечить, совершать чудеса, охранять их детство. Но мы всемогущи, пока дети в нас верят. И вера их – самая великая сила мира, - она выдержала короткую паузу и закончила: - Но дети теперь остаются детьми очень недолгое время. И очень быстро перестают верить в чудеса.
- Вы потеряли силу, - понял я. – Потому что дети перестали верить в вас.
Она улыбнулась, грустно и безнадежно.
- Да. Мы следуем воле предназначения, поскольку не можем иначе. У нас нет других целей. Даже несмотря на то, что сил у нас почти не осталось, дети должны быть счастливы. Дети не должны умирать. И все, что мы можем – это лечить их собой, забирая себе их боль, их раны, их смерть. Как можем. Из волшебства у нас осталась только очень долгая жизнь, потому мы пока еще можем разменивать ее на сроки человеческих жизней.
- Красные яблоки? – понял я. Она пожала худыми плечами.
- Это все, что нам осталось. Потому что смерть не придет за нами.
Она осторожно освободила руку, и я не стал ее удерживать. Ветер меня душил. Она присваивает болезни детей. Впитывает их, глотает, и не может вывести из себя. Она умирает уже очень давно, мучительно долго... умирает, и не может умереть. Она сама себя обрекла на это, но Господи... сколько любви в ее голосе. Жертва. Фея.
- Я буду тебя помнить, - хрипло выдавил я. – Буду в тебя верить.
- Спасибо, - она отошла к краю и, обернувшись, улыбнулась. – Пусть у тебя все будет хорошо.
И исчезла. Волной ударил в грудь свежий ветер, пахнущий выпечкой, яблоками и грозой, и, поскуливая, сполз вниз, замирая у ног. Я закурил, и щелчок зажигалки прозвучал неприятно громко, как холостой выстрел.
Кажется, сегодня со мной случилось очень грустное чудо. Я не знаю, кем становятся феи, когда их силы заканчиваются совсем. Призраками? Демонами? Впадают в безумие? Рассеиваются в эфирном тумане? У меня не было ответа. Осталось только чувство – глубокое и беспощадное, словно я прикоснулся к чему-то тайному, сокровенному, и это прикосновение оставило во мне саднящий ожог. Фея... Живая иллюстрация детства, которое больше не верит в волшебство. Магия покинула фей, и, может, не только фей. Мы с ней из одной породы, из клана вечноживущих. Один ли нас ждет итог? Не знаю, а врать не хочу. Но я запомню тебя, хранительница детства. Ты сказала правду для нас обоих: жизнь будет мучительно-долгой. А смерть не придет за нами.
Я стоял на крыше, выпуская пряный дым в холодный предрассветный воздух. С востока медленно поднималось яркое небесное тело Солнца.
Архив «Равноденствия», из записей А. Кроу.
Автор выражает благодарность творчеству Bruho_Liricos за участие в формировании концепции вечноживущих.