Фан Фик

[Sider]

Очередной. Вернее, его кусок (начало). Всего кусков предполагается штук 5 или 6, целиком написаны 3,5, но разные== Так что стыки оформлять придется прежде, чем это вывешивать целиком. А пока бубу по частям. Может, это немного стимулирует... Получается что-то философо-психолого-экшн с мистикой. Ошибки тоже потом подшлифую== В общем, Дневник, это своего рода черновик-аперитив) И на сей раз все благопристойно)

В общем, фик по Хеллбою 2 (шапку потом оформлю как полагается)
Авторы: Kuro Laik & Kuro Lissa
Рейтинг: G

Вероятность


«...Пьем за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют...» (с) "Бригантина"

Когда боги начинают оплакивать смертных – это первый знак к началу гибели мира.
Из легенды

ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ
ХОНАТ

Этой ночью благостному правителю, великому королю Балорду, не спалось. И не спалось ему отнюдь не от осознания собственного величия и не от постоянных мигреней, последние годы мучивших правителя перед грозой. Это была плохая ночь. И гроза, ни единым облаком не омрачавшая гладкое темно-чернильное небо снаружи, была на сей раз ни при чем.
На постели в поту и ознобе лежала его дочь, иногда приходя в сознание, чтобы через мгновение снова провалиться в беспамятство. Любой сторонний наблюдатель дал бы девушке не больше шестнадцати лет, но посторонних не было в этот час в покоях молодой принцессы, да и срок жизни ночного эльфа мало сравним с человеческим.
Это продолжалось вторую ночь подряд, и уже немолодой правитель мрачнел все больше. Дочь дергалась на постели, выгибалась дугой и стонала – грудью, горлом. Он знал, что это значит. Это эхо. Эхо подземелий, где сейчас рвал тишину и сырость темницы утробный, звериный рев Бешеного. Так продолжалось вторую ночь подряд. Вторую ночь правитель не мог сомкнуть глаз.
Раны на ее запястьях то и дело снова вскрывались, пропитывая рыжей кровью бинты. Их меняли каждый час, но это слабо помогало. Не здесь был источник боли и призрак неумолимо подступающей смерти. Хорошо хоть руки. Запястья. Эхо врезающихся в плоть оков, цепко сковавших обезумевшего зверя, норовившего разорвать себе грудь и впиться холодными пальцами в изнывающее от боли сердце. Себе наносил он раны и увечья – и эхом эти раны отражала сестра, вынужденная терпеть страшное и порой такое тягостное единство с братом. В отличие от отца, она слышит его крик – вой попавшего в капкан волка. Ее родного брата. Юноши-эльфа. Нуады.
Многие в королевстве считали Балорда старым, с чем он был согласен. Под старостью зачастую подразумевали мудрость правителя - здесь он бы уже спорил. Не знал он, как избавить сына и дочь от обрушившегося на них несчастья. Не знал, как спасти хотя бы одного, не потеряв сразу обоих. И если у постели дочери в нем еще теплилась надежда, что она выживет, то насчет сына... Нет. Он не отпустит сына. Потому что по его – Балорда – вине юный наследник престола сейчас рвет себе глотку в подземелье, пытаясь избавиться от боли, которую, по сути, нельзя выкричать. Нельзя выплакать. Мертвый эльф. Бешеный.
У Балорда было достаточно причин затыкать глотки всем, кто считал его сына покойником. И первой причиной он назвал бы незаменимость Нуады для королевской династии. Так уж получилось, что двое близнецов за несколько сотен лет были единственными наследниками престола. Королева скончалась родами, подарив ему вместо одного наследника двух малышей. Дочь Нуала родилась первой и была заметно крепче брата. Нуада же родился слабым, хилым, и по королевству саранчой витали слухи то о скоропостижной кончине наследника, то о скором наступлении этой самой кончины. Но принц выжил. Во многом благодаря сестре. Дар единства обнаружился у них почти сразу, и надолго стал притчей во языцех. Слабый, опекаемый и оберегаемый няньками, принц вскоре изъявил желание заниматься воинскими искусствами. Может быть, юному принцу казалась постыдной репутация больного и хилого, а может быть, просто хотелось быть нормальным ребенком. И ему ни в чем не было отказа, разве что три пары внимательных глаз зорко следили, как бы чего не случилось.
Чуть повзрослев, Нуада обнаружил у себя талант скрываться от преследователей, соглядатаев, нянек и прочих неугодных личностей, изрядно омрачавших досуг юного принца. Ему искренне был любопытен мир, и изучать его хотелось одному, а постоянные восклицания над острыми ушами: восхваления, поощрения или осторожные порицания любого дела, каким бы он ни был занят, вызывало немедленное желание удрать. Спасала сестра. Она всегда точно знала, о чем думает брат, и в самый подходящий момент могла ненавязчиво и легко отвлечь мамок и нянек, давая возможность ускользнуть из-под усиленной опеки. Стало сложнее, когда Нуада стал сбегать на поверхность. Разумеется, о его ночных вылазках узнали не сразу, а когда узнали, поднялся такой шум, словно выяснилось, что на подземный город идет войной вооруженный отряд лапифов.
Балорд знал о выходках сына. Знал с самого начала и не спешил вмешиваться. Пусть. Окрепнет, наберется сил, ведь для того, чтобы незамеченным прошмыгнуть мимо стражи и нянек, столько ума и ловкости надо... Пусть растет наследник. Сам себя вылечит.
Думал так Балорд, и все казалось ему правильным. До тех пор, пока совсем недавно...
Того, что случилось, он не смог бы предвидеть, даже если бы был и в самом деле так мудр, как отзывались о нем.
Ее звали Сати. Просто девушка, юная девушка. Человек. Кажется, она заблудилась в лесу, и встреча их стала для юноши-принца чем-то совершенно новым, ранее никогда не изведанным. Она понравилась ему – кроткое теплокровное создание. На беду... Они продолжали тайно встречаться в лесу, и принц теперь вполне осознанно уходил из дворца, и за ним не спешили следовать. Сестра знала, что он ходит к человеку. К первому в своей жизни человеку, к особенному человеку, и нарастающее отголоском тепло в ее груди было новым, странным, и Нуала могла только догадываться, какие же чувства трогают душу брата, если у нее в груди отдается только слабое эхо...
Ничего не сказала отцу верная брату Нуала. Не сказала, поскольку знала, что это – тайна, возможно, самое святое, что было у брата, которому от рождения можно было все, и который ничем не пользовался, считая предлагаемое ему обременительным и ненужным. Она еще не знала, что брат ее тогда впервые влюбился – был заражен самостоятельным чувством-паразитом, ведь раньше они все ощущения делили поровну. Ничего не сказала сестра отцу, невольно позволив Ананке-Неотвратимости приблизиться вплотную.
...Тогда Нуада, хоть и обучался военным искусствам, еще никогда не брал в руки оружия с намерением использовать его по назначению. А отец, довольный поздоровевшим и явно повеселевшим сыном, искренне полагал, что такое умение будущему наследнику не понадобится...
Это случилось спустя месяц. Впервые каменных плит подземного города эльфов коснулись стопы человека, когда принц решил представить Сати отцу. Кроткую смуглую девушку, тонкую, с блестящими темными, почти черными глазами и по-детски наивной улыбкой. Нет, еще не в качестве будущей жены или даже возможной пассии – для этого принц был еще слишком молод – просто ему очень хотелось показать отцу свое счастье, разделить его с кем-то. И принц очень удивился тому, что отец вовсе не обрадовался такому повороту событий.
Балорд до конца своей жизни, до последних ее крупиц, умирающий от удара столь внезапно повзрослевшего сына, будет жалеть о свершенном тогда поступке. Он прикажет увести девушку прочь от города. Юности присуща наивность. А наивность влечет за собой беду. Беду, которая не заставила себя ждать.
Долго еще спорили юный сын и взрослый отец, спорили до хрипоты, и не мог взять в толк Нуада, чем может быть опасна народу эльфов его Сати, его друг, или даже больше, чем друг... И не мог отец объяснить совершенно не по-эльфийски сердитому сыну, что нельзя эльфам проникаться чувствами вообще, и чувствами к людям в частности. Чувства – это яд бессмертия. Безумие эльфов, впадающих в бешенство из-за разбитых сердец, было ему хорошо известно, чего нельзя было сказать о юном Нуаде, которого переполняли ощущения, которым он еще не знал названия. Чувство любви, горькой обиды, непонимания и еще – стыда, стыда перед бледной, испуганной Сати. А еще...
Людям нельзя знать дорогу в город. Не все люди терпят возле себя нелюдей, а сокровища подземного города кружат головы алчным похлеще вина. Сати покинула город навсегда, с предостережением, что будет немедленно убита, если еще раз попытается приблизиться к городу. Нуада, сгорающий от бешенства, взялся проводить девушку. Он тогда еще не знал, что последний раз видит Сати живой.
Не знал до поры и о том, что она возвращалась в свое поселение не одна, а под надзором. Потом, когда Сати не явится на встречу в первый, а затем и во второй день, принц будет думать, что она обижена произошедшим в замке. Но потом им овладеет острое, переходящее в панику беспокойство. Он пойдет в поселение ночью и поймет, что опоздал. Его Сати умерла под пытками местной банды разбойников, так и не выдав расположения города. И тогда он впервые станет Бешеным. Вооруженный только коротким кинжалом – атрибутом членов королевской семьи, служившим скорее для украшения, чем для настоящего боя – он вырежет всю банду, без сомнений и колебаний. Людей, которые из-за жажды денег убили его Сати. Тогда людская алчность станет для него абсолютной константой. И он будет убивать их - яростно и жадно, с неконтролируемой, всепожирающей ненавистью, которую эльфы и боги не прощают.
Он вернется домой к рассвету, весь покрытый кровью и сажей от погребального костра, на который молодой принц возложил тело своей возлюбленной, брошенное разбойниками в лесу.
Тогда оно и начнет пожирать его изнутри. Бешенство.
Никогда не простит себе старый король судьбы девушки-человека. Оставь он ее в городе, жила бы себе спокойно, и город не нашли бы никакие разбойники, сколько бы не пытались. Но теперь... теперь было поздно.

Стонала на кровати мокрая от пота Нуала. Выл диким зверем в подземной темнице принц, у которого боги забрали разум. Эльфу нельзя любить. Нельзя эльфам поддаваться эмоциям, это губит. Любовь и ненависть, страх и страсть – не удел бессмертных, древних потомков богов. Это все мирское, пусть миру и остается. А Бешеный эльф – мертвый эльф. Разум, обуянный демоном чувств, не может излечиться. Таких убивают быстро и сразу. Потому что безумный разум терзает тело и умирает медленно, и если не будет укрощен вовремя, заберет с собой еще жизни, хорошо, если десяток... Но не мог король отдать этот приказ. Не мог убить сына, приговорив этим и дочь, связанную с ним страшным единством. Не мог и сдаться, хотя для этого было достаточно причин. Нуада рвал себе грудь в клочья. Хотел вырвать изнывающее от боли сердце. Знал Балорд – не поможет и это. Нельзя погасить пожар снаружи, если огонь пожирает изнутри. Ничем его не унять, кроме времени, вот только эльфы всегда отдаются жизни целиком и без остатка – если ненавидеть, то истово, если любить, то навсегда, если жить, то вечно, если умирать...
В дверь постучали. Престарелый наставник тихо вошел, так и не дождавшись разрешения. Король не обратил на него внимания.
- Все готово, господин мой, - поклонился наставник. – Подготовка к обрядам завершена.
- Проводите, - сухо приказал Балорд.
Наставник, однако, не развернулся к дверям, оставшись стоять рядом. Он еще какое-то время колебался, но все же рискнул вновь заговорить:
- Дозволит ли владыка спросить, какому богу следует воздавать почести и мольбы?
На кровати в горячке тихо скулит юная Нуала, комкая пальцами простыни.
- Всем, - тяжело роняет король. – Всем богам. И... не скупитесь на жертвы.
- Простите, повелитель, но... и кровавые тоже?
Эльфы не приносили кровавых жертв. Вот уже почти век. Потому что это – жертвы далеко не добрым богам, и редко когда мирным эльфам Подземного Города нужна их милость.
- И кровавые тоже, - и тяжелый взгляд, брошенный правителем в сторону главного советника, подавил в зародыше любые возражения. – Сейчас не знаешь, кого просить о милости. Просите всех. Может, хоть кто-то откликнется.
И наставник, низко поклонившись, удалился прочь. Король неподвижным взглядом смотрел на принцессу. Он ждал невозможного. Ждал чуда.
Он не знал, что пока в часовне совершались обряды и моления, в подземной темнице появился посторонний. Тиха была поступь гостя, неслышна, и стражи, измученные страшными криками вторую ночь подряд, послушно провалились в беспамятство, так и не увидев причины своего обморока. Ни звука, ни шороха, только каменные своды отражали призрачное эхо бубенчиков. Словно кошачьи колокольчики на ветру или медные монетки в горсти. Или и то и другое сразу. И еще – россыпи цветных отблесков бежали по стенам, словно слабый свет преломлялся в гранях драгоценных камней.
Нет, не знал этого Балорд. И даже если бы он в тот момент рискнул спуститься в подземелья проведать сына, вряд ли узнал бы гостя. Не было его изображения ни на барельефах, ни в священных писаниях, его не увековечивали в статуях, и мало кто вообще мог представить, как выглядит этот неуловимый небожитель. Небожитель потому, что Балорду, окажись он рядом, хватило бы одного взгляда, чтобы узнать в прибывшем бога. Все эльфы чувствуют это.
Помощь пришла. Но совсем иная помощь.
Гость легко коснулся решетчатой двери, и та послушно открылась, впустив его в сырое помещение, полное эха стонов и хриплого воя. Эха – потому, что при появлении гостя принц замолчал. Лишь тяжелое дыхание и тихий звон бубенчиков нарушали густую, вязкую тишину, наполненную запахом затхлой сырости, крови и плесени.
– Здравствуй, мальчик, – звучно сказал гость, прислонив к плечу светлое листовидное жало короткого боевого копья с гравировкой, которым шутя поигрывал до этого. – Не бойся, малыш Нуада. Я здесь, чтобы сделать тебе подарок. Теперь все будет хорошо. Действительно будет. Слово бога.
Принц как завороженный смотрел на гостя, измученный и усталый, и не мог скрыть в своем взгляде яростный огонь надежды. Гость только лукаво улыбнулся и сделал еще шаг вперед.
***
Балорд пришел в себя, когда понял, что Нуала заснула. По-настоящему, глубоким здоровым сном. Не веря своему счастью, он сперва убедился, что дочь жива. Да, она действительно просто спала. Живая.
И тогда он бросился в подземелья. Там уже толпилась охрана, жрецы во главе с наставником и растерянные караульные, приставленные к принцу и каким-то чудом умудрившиеся потерять сознание во время службы. Но все это мало интересовало Балорда – он хотел видеть сына. Даже долетавшие обрывки фраз жрецов: «Воистину... сюда приходил бог» не трогали сознания.
И когда Балорд ворвался в подземелье, не успев удивиться, что дверь с железными прутьями и мудреными эльфийскими замками распахнута настежь, то увидел сына, спокойно стоящего посреди темницы. Свободного. И странно спокойного. Без оков. Когда правитель вошел, Нуада повернул к нему голову. И озноб сотряс тело короля, когда он встретил взгляд этих внимательных глаз, в которых текли смоляные огни мира мертвых. Никогда его сын не умел так смотреть. Тяжело, решительно, навылет, и Балорд сам не заметил, как замер соляным столбом перед сыном, пойманный этим взглядом, как стрекоза на острие. Эльфы так не смотрят. А юные эльфы-царевичи тем более! Взгляд, достойный скорее нгара-воина, смертоносца, жнеца-убийцы. Однако сын его сейчас смотрел именно так, спокойно и страшно, молча, и безумие было в его глазах осознанным и контролируемым, оно просачивалось наружу безжалостными кровожадными огнями, и огни тлели, как стынущие адовы угли.
Наваждение схлынуло и отпустило Балорда, когда юный принц отвел взгляд, и лишь тогда он увидел короткое копье с листовидным жалом в руке сына. Нуада проследил его взгляд, чуть крепче сжал пальцы посередине металлического древка с гравировкой, и, не поднимая глаз, тихо сказал:
– Я теперь хонат, отец.
Балорд дернулся, как от пощечины. Не существовало в природе хонатов, поскольку не было культа неуловимому богу. Все внутри словно онемело. Балорд развернулся к замершей за спиной толпе и выхватил взглядом встревоженное лицо наставника.
– Вы приносили жертвы Аллоу Хона? – хрипло спросил владыка.
– Нет, - был ответ. – Было велено вознести моления всем богам, но вы же знаете...
Наставник замолчал, предоставляя владыке право самому додумать остальное. Балорд тяжело вздохнул. Он знал. Аллоу Хона не приносят жертв. Ему, неуловимому, никем не виденному, своенравному, единственному из Пантеона, кому не нужны обряды, ритуалы, жертвы и послушники. Не было и в эту ночь ему молитв и подношений... Но именно он пришел к его сыну. Балорд не знал, стоит ли радоваться - эта мысль не внушала ничего, кроме смутного чувства тревоги. Он вздохнул и взглянул на принца в упор.
– По какому праву ты считаешь себя хонатом? – беззлобно спросил владыка. – Нет такого культа, сын. Можешь ли ты именоваться послушником бога, у которого нет и не было послушников по его же велению?
И снова взгляд. Колючий и дерзкий, как вызов.
– Могу. Потому что он выбрал меня, – и принц разжал пальцы другой руки, явив миру... монету. Монету на ладони, из светлого, чуть рыжеватого металла - не меди и не бронзы. Атрибут. И копье бывшего бога-Копьеносца служило едва ли не лучшим доказательством. – Он подарил мне свое оружие. Он исполнил мое желание. По его милости теперь я вправе сам решать свою судьбу. Пусть и единственный в своем роде, но я хонат! Я свободен, – он окинул взглядом всех собравшихся, и повысил голос: – Здесь, при свидетелях, я, Нуада Бешеный, нарекаю себя хонатом по прозвищу «Серебряное Копье». Такова его благосклонность. И такова моя воля!
И он медленно рассек свое лицо лезвием копья-подарка, прочертив линию через переносицу от щеки к щеке, заливая янтарно-рыжей кровью священный металл, монету, плечи и грудь... и в глазах его горели смоляные огни.
Ропот разнесся за спиной владыки, сам же он стоял неподвижно, не мигая глядя в решительные, новые, взрослые глаза сына. Глядя в них – и не узнавая. Не было в глазах принца и двойственности, роднившей их с сестрой Нуалой. Словно Балорд смотрел сейчас в глаза нового, совершенно незнакомого ему эльфа. Воина. Нгара, не умеющего прощать. И еще он понял, что испытывает жгучую ненависть к своенравному богу, хотя очень старался быть ему благодарным. Но осталось чувство, что сына, своего мальчика, наследника, он сегодня все-таки потерял. Навсегда.
До создания Золотой Армии оставалось чуть меньше века.
Песчинка в песочных часах Бессмертных.

Примечания: хонАт - (дословно) поклоняющийся богу ХонА. Окончание "ат" символизирует приверженность к культу бога, как (например) в Древней Индии было окончание "ит" – шиваит, вишнуит и т.д.

ЖИЗНЬ ВТОРАЯ
РАМА

Шестое сентября, 2012 год.

Головная боль не проходила. Он закинул в рот горсть таблеток, запил пивом и вздохнул. Таблетки – ничто. Леденцы. Откуда-то сбоку вспорхнула птица. Красный дернулся, едва не пристрелив пернатую тварь, но вовремя остановился. Такого с ним не случалось уже давно – с появлением сыновей буйный нрав улегся, вот только последние месяцы часто становилось тревожно. Как сейчас.
Отшвырнув пустую банку подальше в кусты, он поудобней перехватил револьвер. Гад явно был где-то поблизости, он нутром это чуял. Правда, очень странно чуял – не бывало с ним такого раньше. Это ощущение настигало его все чаще – чувство необъяснимой холодной тревоги, словно он пытается прислушаться к чему-то всем телом, как датчик сейсмоактивности. Кажется, так же ведут себя животные, когда чувствуют приближение землетрясения. Особенно странным было то, что зверь, изводивший всю округу, не был самым ужасным из монстров - одного выстрела будет вполне достаточно. И почему-то так не по себе...
Он начал осторожно двигаться, ориентируясь по яркому мельтешению бликов сквозь листву - впереди было небольшое озерцо-канава. Над ним – старый полуразрушенный мост, на котором эта тварь и пирует всеми, кто после полуночи под руку подвернется. Если у нее вообще есть руки.
Рук у твари не было. Зато были крылья. Или что-то очень похожее на крылья – более нелепого существа Красный, наверное, еще не видел. Его противник оказался птицей на длинных когтистых ногах с куцыми куриными крылышками, под два метра ростом, и больше всего напоминал карандашный детский рисунок страуса. Хотя у страусов таких челюстей не бывает... Тварь вынырнула из кустов прямо на него, мгновенным ударом сильной лапы выбила револьвер из рук, всей массой повалив Хеллбоя на землю и когтями впечатав в грязь. Красный охнул от внезапно обрушившейся на грудную клетку туши, которая победно зашипела, довольно зажмурив дюжину глаз и разверзнув узкую тысячезубую пасть. А зубы-то острые и все внутрь загнуты... в двадцать рядов. В такую попадешь – не выберешься. Пасть метнулась вниз, явно намереваясь отхватить Красному голову, но тот, не будь дурак, выставил вперед правую руку. Зубы оказались в явном проигрыше. Тварь пронзительно взвизгнула, отшатываясь от добычи, и зашипела, топорща бритвенно-острые перья. Количество зубов явно уменьшилось, зловонная липкая жижа капала из поврежденной пасти.
Красному потребовалась доля секунды, чтобы вскочить на ноги и метнуться к кустам, в которые отлетел револьвер. Тварь бросилась за ним, однако быстро передумала нападать, схлопотав по морде удар жестким, как плеть, хвостом. Револьвер обнаружился достаточно скоро, чтобы зверюга всерьез не осуществила коварный замысел откусить ненавистный хвост. Красный эффектно развернулся и всадил пулю прямо в пасть пернатому динозавру. Лицо, револьвер и плащ обдало брызгами все той же зловонной жижи, и громадная туша грузно упала к его ногам.
Он еще постоял пару секунд, потом от всей души чертыхнулся и сплюнул на землю. Вероятно, близилось утро, но небо пока оставалось стабильно темным. Красный еще раз посмотрел на труп монстра, вздохнул и вытер лицо. Работы предстояло много. Для такой туши сложно набрать в окрестностях достаточно сушняка на погребальный костер.
Огонь жадно пожирал добычу, похрустывая от удовольствия. В небо валил черный едкий дым. Красный сидел рядом и смотрел на это пиршество с паршивым чувством вины и усталости.
На древнем языке слова погребальной молитвы звучали как-то особенно благородно. На деле же вязь непонятных слов сводилась к простому: «Будет омыта священным огнем душа твоя, враг мой. Я, твой убийца, возношу тебе эту посмертную дань уважения, чтобы дух твой мог упокоиться с миром». Уже и забыл, сколько таких погребальных костров устраивал за последние шесть лет.
Одним из своих главных достоинств Красный считал решительность действий при полном отсутствии мозговых процессов. Поскольку знал или подозревал – позволь он себе задуматься, что именно и по какой причине он делает, рука его дрогнет, и он не сможет спустить курок. Он же демон, сын демона, чистильщик мира, убийца чудовищ. И нельзя было думать о них иначе. Вот только упало в душу зерно глупой чужой насильственной смерти. Упало – и проросло. А эти костры, и все чаще снедающее чувство вины – плоды этого ростка. Потому что не мог больше Хеллбой-чистильщик убивать их, не чувствуя, что убивает своих. Или себя. Прочно засела заноза в мозгу – он один из них. И когда эта мысль окончательно утвердила свои права, он готов был еще раз в пыль растереть остроухого принца, вселившего в него эту нехитрую мысль.
Прав был гордец Нуада - не нашлось Хеллбою места среди людей. Да и не могло найтись. После увольнения из бюро он, к удивлению своему, столкнулся с вечной проблемой обычного земного мужа, отца семейства – семью нужно обеспечивать. Убивать монстров – все, что он умел делать. Правительство выделяло средства, но их явно не хватало на содержание двойни. А на грязную работу убийцы он бы из принципа не пошел – не в той кузне кован. Но тому, кому не нашлось места среди людей, неожиданно нашлось место среди нелюдей. Со своими способностями, грозной репутацией, револьвером и сигарой Красный вскоре стал неким наемным стражем порядка среди всяческой сказочной братии, обитавшей, как оказалось, почти повсюду. А потому обосноваться на новом месте не составило труда. Было выбрано укромное местечко, в самом сердце невидимой подземной жизни Лас-Вегаса. Правительство по старой дружбе оберегало бывшего агента как могло, во всяком случае, дом с системой защиты, напичканный датчиками против обнаружения оно обеспечило. И на том спасибо. Лиз не жаловалась, вот только... Только снова начала уходить в себя. Все реже Красный узнавал в ней бойца-напарника, и все чаще – девушку с опасным даром пиромага, к которой когда-то выбирался на короткие свидания в психиатрическую клинику. Это беспокоило его, но он совершенно не знал, что делать с этим, хотя сама Лиз говорила, что все в порядке, и она просто устала. И Хеллбой ей верил.
...А эльфы оказались ничего так. Эльфы как эльфы. По долгу новой службы приходилось периодически с ними пересекаться, и в Красном эти красавцы и красавицы с острыми ушами вызывали ностальгический интерес и густую щемящую горечь. Только вот характер у них, несмотря на гордость, оказался непривычно спокойным. Флегматичные, благородные, отчего со своим норовом он рядом с ними периодически чувствовал себя существом низшим. И все чаще вспоминал... Только один у них выискался такой... агрессивный. Мутация, должно быть, кто ж разберет... Но если за сомнительные дела Хеллбой не брался из принципа или по каким-то иным причинам, эльфам Красный не отказывал никогда. Во-первых, ничего сомнительного они и не просили, а во-вторых, Красному иногда казалось, что он чувствует ответственность перед этим гордым малочисленным народом. Он уже и не знал, как давно стал воспринимать их как своих кошек, ну, может быть, не совсем кошек – но трепетно, словно все еще чувствовал за собой вину. И стал хоронить врагов. Как-то само собой пришло. Правда, рыть могилы было хлопотно, это привлекало внимание, да и лопату с собой таскать – лишняя тяжесть. И к имиджу не подходит…
Он готов был списать это на что угодно, лишь бы не разбираться в тонкостях собственного поведения. Был бы рядом Эйб, он бы задавил психоанализом, но в его отсутствие Красный решил с подобными материями не рисковать. Будь Красный философом, он бы постарался вникнуть в потаенный смысл собственных поступков и в конечном итоге признал бы, что призрак гордого принца эльфов занозой засел у него в подкорке, и это память о нем тяготит сына падшего ангела, вызывая полузабытые воспоминания и заставляя просыпаться по ночам.
Но Красный не был философом - наверное, к лучшему. Хотя и не мог себе объяснить, какой черт дернул его вернуться через год после сражения с Золотой Армией обратно – в пещеры, после тревожного сна, содержания которого он не помнил. Но возвращался он тоже словно во сне, одолжил самолет все по той же старой дружбе, и летел с устойчивым намерением – похоронить последних представителей королевской крови. Что-то было в этом жуткое и неправильное – что оставили там их каменное крошево вперемешку с пеплом, а старый безногий кузнец, падкий на блестящие предметы, много ли сможет сделать? Нужно было похоронить их, даже, если понадобится, вырыть могилы этим чертовым серебряным копьем... Но площадка, где некогда кипела битва за человечество, была пуста. Громадные золоченые шестерни покрывались грязью и пылью. Повсюду мрак и тишь. Ничего здесь не осталось, кроме хлама и призраков прошлого.
Когда он вдохнул этот воздух, то окончательно понял – все тщетно. И тогда же понял, почему для него это было так важно... Потому что прав был чертов гордец Нуада, жестокий спаситель своего народа, ненавистник человечества. Прав был в идее, да вот исполнение подкачало. И сколько бы Красный не убеждался в том, каким редкостным гадом был принц эльфов, в глубине души он не мог не соглашаться с ним. Оттого и чувствовал чудовищную тяжесть вины, кажется, еще более растущую с годами. И хотя не он убил принца, осадок все равно оставался. Все было неправильно.
Он пришел в себя от тяжких раздумий тогда, когда небо уже посветлело и на месте погребального костра под громадной насыпью пепла тлели угли. Красный спрыгнул на землю с бетонной плиты, размял ноги и двинулся прочь от пепелища. В руке он сжимал два пера – доказательство выполненной работы. Идти было долго. Но на работу потом, а сейчас – домой. В небольшой живописной роще, довольно далеко от города, где тихо и безопасно... Только вот насчет последнего Красный уже не был уверен, и ускорил шаг, словно в спину его подгонял ветер.
Дом уже виделся вдалеке, когда Красный начал оглядываться по сторонам. Последнее время чувство опасности не подводило ни разу, и он склонен был ему верить. Сегодня отчего-то было особенно тревожно, воспоминания обрушивались ни с того ни с сего, а при приближении к дому он начал чувствовать бешеный стук сердца – словно с каждым шагом в нем скручивается пружина чудовищной паники. Страх ледяными лапами сжимал ему горло, это было совершенно необъяснимое, ничем не оправданное беспокойство, словно если вдруг хрустнет под ногой ветка, шелохнется лист, взлетит птица – он будет стрелять на звук.
До дома оставалось около ста шагов, когда грянул чудовищный взрыв.
Красного подняло в воздух и отшвырнуло назад, хорошо приложив головой об землю, сознание померкло, и привиделось ему приевшееся уже видение: пожаром полыхает небо – по нему словно текут жгучие рыжие потоки расплавленного огня и облака из сажи и пепла. А вокруг – пожарище, выжженная, угольно-черная пустошь, на которой когда-то были города... Пепелище. Обожженная земля, растрескиваясь по швам, выворачивается наизнанку, и чья-то чудовищно-жестокая, равнодушная сила сминает земной шар бумажным комком... Его сила. В груди стало горячо, и что-то страшное зашевелилось внутри, потянулось, разминая замлевшие ото сна плечи, и выгнулось в предвкушении...
- Очнись!
Он резко моргнул и замер. Вокруг еще горел огонь, летел с неба пепел, повсюду тлели разбросанные вещи – останки дома. Его дома... а он сидит верхом на своей жене, сжимая шею Лиз и вдавливая ее в землю. Красный быстро отдернул руки. Лиз сжалась, закашлявшись, и он в панике вскочил на ноги, помогая ей встать.
- Детка, прости! Не понимаю, что на меня нашло... Ты цела? Что с домом?! Господи, Лиз, что с детьми?! Это Джек и Крис натворили? Или газопровод рванул?
Она отрицательно покачала головой, и в лице ее было что-то такое, что Красного, несмотря на горячий воздух, пробил озноб.
- Что происходит?
- Дети... Был приступ. Синхронный, - выдохнула она.
- У обоих сразу?!
- Да. Они впали в буйство... взорвали дом и сбежали. Оба.
- Нужно их найти! – мгновенно среагировал он. – Если это приступ, то...
- Красный! – она тяжело дышала. Только теперь он понял, что полные слез и тревоги глаза говорят о чем-то еще, кроме очередного впадения в буйство детей. И замер. – У тебя самого только что был приступ. Сейчас. Ты совершенно не владел собой, не слышал меня, когда я пыталась тебя позвать!
- У меня был приступ? – удивился Красный, и холодный ком свернулся в желудке.
- Да. И угомонился ты, только когда я тебя позвала... по имени. Ты отозвался, Красный. Ты отозвался, когда я назвала тебя Анунг Ун Рама!
Она мелко дрожала, когда обняла его. Красный почти на автомате обнял ее в ответ. Час от часу не легче... Лиз плакала. Она плакала очень редко, совсем не так, как плачут женщины – скорее как мальчишки-подростки, стыдясь и прячась. А теперь дрожала в его ручищах. Он смотрел на пожар. Сегодня какой-то особенный день. Второй погребальный костер... костер, в котором сгорает его прежняя спокойная жизнь.

ЖИЗНЬ ТРЕТЬЯ
ВЕРОЯТНОСТЬ

До жилища Эйба оставалось меньше полутора часов езды. Красный заехал на место своей нынешней работы, и всех, кого смог, подключил к поиску детей. Если что – с ним свяжутся. А ему еще нужно расставить точки над «и». Гнездилось под сердцем пресловутое плохое предчувствие. Работа для Эйба, он самый что ни на есть мастер в идентификации плохих предчувствий и всего, что с ними связано.
Красный курил сигару, периодически бросая взгляды на жену. Лиз спала на пассажирском сиденье, но он чувствовал – это, скорее, чуткая дрема, которая может прерваться в любой момент.
Время обошлось с Лиз жестоко, она очень ослабела. Тяжело выносить ребенка демона, да еще и двух... Роды проходили с осложнениями, дважды у нее останавливалось сердце, как казалось Красному – по разу на каждого сына. Дети едва не разорвали мать изнутри, благо, что родились недоношенными. Сколько операций она перенесла, он не помнил, но почти весь первый год после родов Лиз провела в больнице. И порой казалось, что она не выживет. Зато оба малыша родились здоровыми, красными, но без каменных рук и рогов, и оба пиромаги. Сорванцы, непоседливые буяны. Поджигать предметы стали уже в три года. И это тоже вконец измотало и без того нервную Лиз – уследить за одним ребенком – трудная задача, за двумя – почти непосильная, а уж за детьми демона...
И еще была у обоих близнецов, помимо их очевидной близнецовой связи, одна странность. Совершенно спонтанное, бессистемное впадение в безумие. Лиз называла это «приступами». Что странно, не было случая, когда это случалось с обоими близнецами вместе – обычно поочередно, пару раз в год - по одному разу на брата, но в последнее время приступы стали чаще. Внезапно один из братьев терял рассудок и начинал крушить все вокруг, а второй пытался удержать его до прихода родителей. Сейчас обоим мальчикам было по шесть лет. Драчуны и выдумщики, вечно в царапинах и ссадинах, почти живущие на улице, в домике на дереве, играющие в мяч и смотрящие ужастики по вечерам... Дети демона. С виду обычные шестилетние мальчишки.
Они впали в безумство вместе. Впервые. И взорвали дом. И исчезли. Такого прежде никогда не случалось. Да еще его собственное минутное помешательство... Чуть Лиз не задушил, а ведь ей нельзя волноваться. Он уже и не помнил, когда она последний раз вызывала огонь – то ли он не слушался ее больше, то ли боялась она, что ослабла настолько, что не сможет его контролировать. В любом случае, она была жива и здорова, с огнем или без. Красному этого хватало, вот только все происходящее ему очень не нравилось...
С Эйбом они не виделись давно. Авраам жил в доме у озера. Еще бы, где ему еще обитать... Работал на правительство консультантом-экспертом, иногда давал курс лекций для новичков бюро. Красный все хотел к нему выбраться, но обычно разговоры по телефону на том и заканчивались, что надо бы вместе куда-нибудь сходить. Эйб жил в Балтиморе, почти через всю страну, а у Красного семья, дети, вечно некогда... Пару раз в год они пересекались, но в основном болтали по телефону.
А теперь помощь Эйба была необходима. Холодная паника, головная боль и кошмары с видениями не давали Красному покоя, а тут еще дети впали в безумство... Бардак. Полный.
Они добрались до места назначения глубокой ночью. Лиз, разумеется, открыла глаза сразу, как только он заглушил двигатель.
Когда Хеллбой громко постучал в дверь уютного двухэтажного особняка на востоке Пратт-стрит, неподалеку от Национального Аквариума – было уже около трех ночи, хотя в доме на втором этаже горел свет. Местность вокруг была живописной, хотя Красному было явно не до осмотра окрестностей, как и Лиз, закутанной в теплый плед. Вечерами было уже довольно холодно.
Прошло около трех минут, прежде чем щелкнул замок, и дверь открылась, являя миру удивленное лицо Эйба, насколько вообще было возможно угадать эмоции на лице Синего.
- Мы в гости, - без приветствий буркнул Красный, тесня Эйба в сторону и сразу входя в прихожую. – Извини, что поздно, но это срочно. Угостишь пивком, приятель, а? Дело есть.
- Оу, да, здравствуй, - Эйб явно был в шоке. – Думал, что вы сперва позвоните... Это так неожиданно.
- Сожалею, дружище, телефон накрылся, - вздохнул Хеллбой, оглядывая холл, - приютишь нас?
- Да, конечно... Лиз, что ты будешь пить?
- Горячий чай, - ответила она, и Эйб занялся обустройством гостей. У него был уютный дом, правда, больше напоминающий большущий бассейн или океанариум, хотя в нем нашлась и вполне человеческая гостиная, книги, экзотические растения... Прибывшие разместились на диване. Красный то и дело оглядывался по сторонам, Лиз же, не мигая, смотрела в одну точку, сжимая плед так сильно, что побелели пальцы. Волнуется за детей. Очень волнуется.
После процедуры распития чая и других, не столь безобидных напитков, а так же после отогревания и долгого рассказа Красный замолчал, ожидая вердикта. Эйб почти не изменился в лице – его мимика на протяжении разговора оставалась нейтральной, зато глаза... Красный давно не видел старого друга, зато читать его состояние, оказывается, пока не разучился.
- Что думаешь об этом?
- Интересно... Да, весьма, и даже немного пугает, - Эйб похлопал внутренними веками, подбирая слова. – Боюсь, моя догадка тебе не понравится.
- Это начало, да? – мертвым голосом спросила Лиз.
- Полагаю, это вероятно, - осторожно кивнул Эйб.
- Начало чего?! – начал медленно закипать Красный. Он очень не любил, когда в его присутствии велись важные разговоры, смысла которых он не понимал.
- Майя предсказывали апокалипсис... как раз в две тысячи двенадцатом году, - пояснил Эйб. – Думаю, то, что мы наблюдаем сейчас, вполне может оказаться его предпосылками.
- То есть, ждать апокалипсиса. Не сегодня, не завтра... но скоро, - повторил Хеллбой слова Смерти и вздохнул. – Так он говорил, да? Не жалеешь, что спасла меня?
Лиз адресовала ему суровый убийственный взгляд.
- Не может быть так просто. Это слишком быстро, слишком... – она одернула себя и с силой сжала руки в замок. – Должен быть способ!
- Не думаю, что это случится быстро, - до ужаса обыденным тоном ответил Эйб. – И не сразу. Со временем, как мне кажется, приступы будут усиливаться, пока внутренняя демоническая сущность Рамы не вытеснит сущность человеческую. Джек и Крис, думаю, унаследовали эту же сущность, по крайней мере, ее часть, и потому чувствуют пробуждение острее, чем кто-либо. Тем более, они дети и не умеют себя контролировать. И в них - Сила. Может быть, они тоже будут замешаны в... – Эйб запнулся и закончил, - в том, что случится.
- Вот ведь дьявол! – Красный тяжело встал и начал бездумно наматывать круги по комнате, нервно подергивая хвостом. – И еще эти сны...
- Какие сны? – полюбопытствовал Эйб.
- Расскажи ему, - попросила Лиз, и Красный уступил.
- Сны о том, что небо горит. Вместо туч – дым и огонь, земля покрывается трещинами. И я стою на руинах, а земля выворачивается наизнанку, разламывает плиты, и они наслаиваются одна на другую, стирая в пыль города. Я чувствую, что это сделал я, и что так... так правильно. С ума схожу, что ли...
- Все это вполне можно принять за знамение, - отозвался Эйб.
- К черту такие знамения! У меня дети в бегах, я схожу с ума, а ты так спокоен! Эйб, дружище, ну пошевели своими шестеренками, должно же быть хоть какое-то другое объяснение!
- Если бы я знал... – начал было Синий, когда его прервал голос откуда-то сверху – чистый и звучный.
- К сожалению, нет другого объяснения, Анунг Ун Рама. Цикл мира близится к своему завершению.
Все обернулись на голос. С лестницы второго этажа грациозной походкой стала спускаться...
Пару секунд Красный не верил своим глазам. Но посмотрев на Эйба, смущенно потупившего взгляд, понял, что не ошибся. Ошарашено переглянувшись с Лиз, он во все глаза уставился на ее высочество принцессу Нуалу, покончившую с собой без малого шесть лет тому назад. Однако она, совершенно не изменившаяся с тех пор, в воздушном синем платье подошла к ним и склонила голову в знак приветствия. Хеллбой пришел в себя не сразу, а потом обернулся к Эйбу, бесцеремонно указывая на принцессу большим пальцем.
- Она настоящая?
- Вполне...
- И сколько ты ее там прятал?!
- Эээ... Пару-тройку лет, - отозвался Авраам, явно не горя желанием развивать эту тему.
- Лет?! – переспросила Лиз. – И сколько еще собирался прятать?
- Меня гораздо больше интересует, с чего это ее высочество живо, - недовольно протянул Хеллбой, с подозрением косясь на принцессу. Лиз смотрела на Эйба. Эйб пытался все уладить.
- Красный, я все могу объяснить...
- Сделай милость. Ооо, если она жива, то этот хмырь с копьем тоже, - протянул Красный самому себе, закатив глаза к потолку. – Просто блеск! А мы тут как раз ждем конец света...
- Все совсем не так, как ты думаешь! – Синий был смущен и растерян. На помощь пришла Нуала, осторожно взяв Красного за руку, отвлекая от размышлений вслух.
- Позволь мне все объяснить самой, - попросила она и замолчала. Красный понял, что она делает лишь спустя пару секунд. Она считывает его. Ох уж эти эльфийские заморочки... Он нахмурился и позволил – в самом деле, не пересказывать же все по второму кругу. А принцесса не изменилась ни капли. Прекрасная эльфийка. Только шрамов многовато, спасибо братцу... Через несколько секунд она подняла на него внимательные желтые глаза. – Теперь все ясно. Нужно было сразу догадаться, что это взаимосвязано. Твое пробуждение, наше воскрешение... Думаю, он знал это с самого начала. Не мог не знать.
- Кто это «он»?! Твой брат?
Но она разговаривала скорее не с ним, а сама с собой. Все это порядком действовало Хеллбою на нервы.
- Эй-эй, а теперь давай все по порядку, ладно? – взмолился Красный. – Что, твой братец тоже в этом замешан? Он, кстати, действительно жив? Как вам удалось?
- Я все расскажу, если ты выслушаешь меня с начала и до конца, - сказала она.
- Час от часу не легче... – вздохнула Лиз. Разговор обещал быть долгим.
***
Нуала, отставив чашку, плавно откинулась на спинку кресла и начала рассказ.
- Чтобы все объяснить, придется начать с истоков. К тому же, все, что я вам расскажу, может стать ответом и на ваш вопрос. Возможно, единственным ответом. Истоки лежат в далеком прошлом. Когда мы были еще совсем юными, с братом случилось его первое потрясение, никак не связанное со мной. Первое несинхронное событие. Однажды это должно было случиться с кем-то из нас, и брат только волей судьбы стал первым.
- Что произошло? – спросила Лиз.
- Он влюбился, - улыбнулась Нуала. Красный усмехнулся.
- Ого, так он, оказывается, не безнадежен...
- Это было очень давно, - продолжила принцесса. – Мы были еще молоды, то есть, не прожили еще и одного человеческого срока жизни...
Она рассказала все. Про девушку-человека, про волю отца, безумство брата и явление неуловимого бога, которому было запрещено приносить жертвы. О том, что бог подарил Нуаде копье, которым он принес кровавую дань, провозгласив себя хонатом. Единственным в своем роде.
- Это было странно, но с тех пор наш народ стал иначе относиться к брату... Как к отмеченному, любимцу Аллоу Хона. Его уважали и боялись. Но брат сильно изменился с той встречи. Стал... жестоким.
- Кто-кто к нему пришел? – не понял Красный.
- Аллоу Хона, - пояснил Эйб. – Бог Вероятности. О нем известно очень мало, у него никогда не было культовых построек и изображений, не было и послушников. Потому сведения крайне ограничены. Можно только сказать, что он в какой-то степени отвечает за судьбу. В мировоззрении эльфов, как и большинства бессмертных нечеловеческих существ, нет определенной судьбы, то есть, нет предначертанного будущего. Есть много вероятностных линий, потому слова и поступки, по их мнению, могут влиять на итоги событий. Вроде кармической силы. И за этими вероятностями возможного и невозможного прошлого, настоящего и будущего следит Аллоу Хона, по легенде – сын Участи и Случая. Проще говоря, он – покровитель всех причинно-следственных связей.
- Не только, - возразила Нуала, ненадолго замолчала, прикрыв глаза, и заговорила, словно цитируя. – Имя ему Вероятность, Шестипалый, Изменчивый, Девятикратный, покровитель отчаянных и непокорных, первопроходцев и скитальцев, игроков и воров, удачливых и рискующих. Бывший Копьеносец Пантеона, Знающий и Предзнающий, один из самых могущественных богов и самый отрешенный. Аллоу Хона. Ему не приносят жертв, не поют гимнов, не читают молитв. Его облика нет в камне и дереве, дабы не поклоняться ему. У него нет храмов и алтарей, чтобы ему не воздавали почести. Ему не посвящались баллады и легенды, обряды и ритуалы. У него никогда не было жрецов и послушников, чтобы никто не нес его волю людям. Покровитель скитальцев, сам ставший скитальцем. Ушедший из Пантеона, затерянный в мире. Неуловимый... И именно он явился к брату. Единственному из ныне живущих, кто видел Вероятность лично. Аллоу Хона, Копьеносец, подарил брату свое Серебряное Копье. И это событие в мире богов стало судьбоносным.
- Но зачем? – удивилась Лиз.
- Я не знаю, - призналась Нуала. – Копье – символ стремления к цели, высшее небесное оружие, оно воплощало порыв, стремление и решимость. Движение к цели. Сделав Нуаде такой подарок, Вероятность предоставил брату право самому выбирать свою судьбу – на линию его вероятности теперь ничто не могло повлиять, кроме мыслей, слов и поступков самого брата. Но, в результате, именно этот дар рассек наше единство.
- Мне казалось, вы с принцем едины, - заметил Эйб.
- Мы были едины, - вздохнула Нуала. – Когда мы были детьми, мы были единым целым. Мы знали мысли друг друга, действовали синхронно, и нам не нужно было говорить друг с другом, чтобы понимать другого. Это единство невозможно описать человеческими понятиями... Жизнь, сила и энергия протекали сквозь нас по кругу, по кольцу. Но, - она чуть крепче сжала чашку, – после того, как брат влюбился, и тем более после того, как он получил из рук бога копье, единство между нами нарушилось. Так было нужно, чтобы, оставшись наедине с собой, брат мог самостоятельно выбирать свою судьбу, без моего влияния. Аллоу Хона сделал ему страшный подарок... он навсегда закрыл от меня понимание действий брата. Нуада стал непредсказуемым. Для близнецов, таких, как мы, нарушение синхронности очень пагубно. Когда правая рука не знает, что делает левая. Будучи едины мыслями и телом, мы стали совершенно обособленными существами внутренне. Только небесный подарок не поровну разделил этот круг – брату досталась стремительность и решимость, жестокость и сила любой ценой идти до конца. Все или ничего. Серебряное Копье – самое верное его прозвище. Он стал как никогда похож на сереброрукого бога войны, в честь которого был назван. Мне же осталось спокойствие и умеренность, милосердие и терпимость. После нашего разделения мы стали весами. Я уравновешивала брата, и единственная могла охлаждать его нрав, который с годами становился все более резким. Многие полагали, что Нуада своим существованием противоречит природе эльфов.
Нуала очень старалась скрыть неприязнь в своем голосе. Неприязнь к богу. Старалась – и не могла. Она, возможно, втайне от себя самой, так и не простила Аллоу Хона разлуки с братом и винила его в последующем разделении, повлекшем за собой беды для всего народа. Она действительно очень старалась быть почтительной и благодарной. Но у нее это плохо получалось. Даже Красный, обычно не замечающий таких вещей, все понял сразу.
- Да, я заметил, что прочие эльфы как-то поспокойней, - усмехнулся он.
- У нас совершенно другой образ мыслей и действий. Мы поддерживаем порядок, умеренность и равновесие.
- Кроме принца, - заметила Лиз.
- Да. Брат выбрал иной путь. Но я сейчас не о том, - Нуала грустно вздохнула и продолжила. - Вероятность, даже при своей благосклонности к народу эльфов, никогда ничего не делает просто так. Все его поступки тяжело объяснить или предсказать. Я так говорю, потому что это Аллоу Хона поднял нас из мертвых.
На какое-то время воцарилось гробовое молчание.
- Каким образом ему это удалось? – спросил Красный. – Вы же... – он хотел сказать «вы же превратились в камни», но под взглядом Эйба осекся. Принцессе явно тяжело было говорить на эту тему. Она смотрела в пол.
- Я не знаю, - призналась Нуала. – Я видела его в первый и единственный раз, когда очнулась от смертного сна. Он сказал, что я жива и свободна, и вольна идти туда, куда захочу. Брат все еще оставался там, без сознания. Я не знаю, зачем Вероятность сделал это... Аллоу Хона не склонен к объяснениям своих деяний, как любой из богов. Он вернул нас обоих, поскольку без меня не существует брата. А богу был нужен именно он. И я подвожу вас к тому, что Вероятность – единственный, кто может оспаривать предначертанное. Это значит, что он может изменить вероятность развития событий, ведущих к гибели мира.
Красный ее понял. Он переглянулся с Лиз, затем с Эйбом, и, в конце концов, спросил:
- Как его отыскать?
- Я не знаю, - Нуала покачала головой. – Вероятность своенравен, вечно где-то блуждает, и на него почти нельзя положиться. Нет никаких обрядов и ритуалов, молитв и баллад, что помогли бы воззвать к нему. Но...
- Что «но»? – осторожно спросил Эйб.
- Брат – единственный, кто имеет с ним связь. И его Аллоу Хона наверняка выслушает.
- Вот только Нуада вряд ли станет слушать нас, - сумрачно заметил Хеллбой. – В прошлую нашу встречу он пропагандировал тотальный геноцид, и не думаю, что смерть радикальным образом изменила его социально-политические взгляды. Нутром чую, что принц скорее сядет в первом ряду смотреть апокалипсис, чем согласится помочь нам его предотвратить.
- Однако, как мне кажется, - осторожно заметил Эйб, моргнув внутренними веками, - в данный момент это наш единственный шанс.
Красный фыркнул, но промолчал. Возразить было нечего, кроме того, что затея ему совершенно не нравилась.
***
- Майерс, не задавай свою гору чертовых вопросов, просто отвези нас!
- Красный, ты пытаешься угнать военный самолет, находящийся в ведомстве ФБР! Более того, пытаешься к этому склонить меня, и считаешь, что мне не нужно знать причин?! Издеваешься? – Майерс потер виски. Он возмужал с тех пор, как они виделись в последний раз, окреп, и теперь мало походил на того юнца, с которым им когда-то приходилось работать. Красный назначил ему встречу близ заброшенной военной базы, предпочтя говорить с глазу на глаз и не слишком доверяя телефону. Сказать, что Джон был удивлен, значит ничего не сказать. Он согласился на встречу сразу, не раздумывая. Наверное, любопытство победило осторожность. Теперь они стояли друг напротив друга, Хеллбой устало и расслабленно, Майерс – напряженно, засунув руки в карманы.
- Джон, просто сделай, как я прошу, - вздохнул Хеллбой. – По дороге Эйб тебе все объяснит, он в этой хренотени сечет лучше, чем я, а из меня не слишком хороший рассказчик. И еще... Ты нужен Лиз. Я же знаю, вы переписывались. После того, как появились дети, она стала очень ранимой, а сейчас вообще замкнулась. У тебя получилось в прошлый раз ее... ну... вернуть. Может быть, и в этот раз получится... В общем… я хочу, чтобы ты пошел с нами.
- Красный, мы не виделись столько лет... И, учитывая твой нрав... да и прошлое...
Хеллбой порывисто вздохнул.
- Тебе хватит заверений, что это спасет мир?
Майерс нахмурился.
- От чего?
- От меня.
Секундная пауза.
- Куда лететь?